Начало игры
да, я просто буду сидеть здесь и играть сам с собой

- Сир, сир, вы только гляньте!
Исмариса всегда несколько удивляло, как же странно Арник передвигался. Будто бы клюв его перевешивал, но, было бы это правдой, то его вид уже давно бы поддался естественному процессу вымирания. Или, может быть, тюку было так намного удобнее, хоть Марис и понятия не имел, что может быть удобного в систематическом припадании к поверхности под лапами грудью, чередующееся с подниманием хвоста кверху. Однако Кори за своб жизнь привык ко многим странностям окружающего мира, привык и к этой. Почему-то он вновь задумался об этом, когда Арник подходил ближе со своими словами.
Тюк находился на ветку ниже бородача. Та была потолще и поудобнее, чем там, на которой восседал ястреб, и поэтому Арнику было вполне удобно просто прошагиваться вдоль неё.
- Сир, ни одной кошачьей морды в лесу! Вообще ни одной!
- Хм.., - задумчиво протянул Кори в ответ, однако больше не молвил ни слова. Новость была явно хорошая, однако не достаточно, чтобы визжать в восторге. Исмарису будет для визга достаточно разве только целого мира у его лап. Ну или хотя бы его половинки. Пф, ну ладно, и четверть сойдёт. Арник прибывал в тихом восторге. Тихом, потому что обилие шумовых раздражителей обычно очень злит Исмариса, а тюк был не из тех, кто любит испытывать терпение. Тем более, в своё время он уже проверил, что не стоит попусту раздражать Кори. В конце концов, они знакомы не первые несколько лет, а это должно о чём-то и говорить.
Исмарис втянул шею в плечи. Странное выражение, но, я думаю, вы поняли, о чём идёт речь. Голова его оказалась на одном уровне с плечами. Глаза были блаженно полуприкрыты, пусть и блаженство было тому виной только ровно на половину. Ястреб был ещё сонный, хоть вроде бы и отдал сну достаточное количество времени. 
Одна из конечностей Исмариса приподнялась, а вот глаза, наоборот, прикрылись. Хищник вернулся в состояние блаженного полудрёма, не обращая ни капельки внимания на снующего взад-вперёд по нижней ветви Арника. Пальцы его начали незамысловато перебирать маленький кусочек коры, отошедший от ветви, по форме своей который напоминал настолько неправильный прямоугольник, что вообще ни одной геометрической фигурой не назовёшь. Однако это занятие, как и всегда, будучи уже старой привычкой Исмариса, быстро надоело ястребу, поэтому кусочек коры, сопровождаемый тихим щелчком когтей птицы, полетел куда-то вниз, но уже спустя первые несколько секунд скрылся в непроглядном тумане. Может быть, там, внизу, было очень даже большое расстояние до земли, а может быть - нет. Туман скрывал всё, не оставляя ни единой возможности разглядеть почву. Он укрывал землю, тем самым разделяя два уровня жизни: земной и воздушный. Жители самых верхних крон леса, если не имели какой-то ярой необходимости спуститься совсем низко, так и подолгу не видели почвы. Исмарис ничего против земли не имел, однако предпочитал, когда та находится далеко внизу.
Исмарис резкое тряханул головой несколько раз в ту и другую сторону, будто бы подобным движением можно было напрочь согнать сон, а после вальяжно вытянул шею и расправил крылья - нужно было размяться перед чем угодно, что бы сейчас могло произойти. Хоть конец света, но помять крылья после сна - святое дело.
Думается мне, смотрелось всё это достаточно респектабельно. Ну, в смысле ястреб с раскрытыми крыльями под самым верхом кроны какого-то непонятного лесного дерева, и всё это ещё немного припорошено туманом и красивым задним фоном, который организовал лесной простор. Марис бы посмотрел на это со стороны - наш старичок тот ещё любитель пафоса, а посему, придаваясь любви к самому себе, задержался в этой позе несколько дольше, чем требовалось для размятия крыльев.
Ястреб пересел в привычную позу для птицы, сидящей на ветке. А взгляду его, который до этого был ещё погружён в сон или вовнутрь самого себя, устремился на жуткую красоту, до которой ещё более ранним утром дела никакого не было. Практически везде был туман. Почти на одной линии с горизонтом начинался непроглядный туман, и кроме него не было ни черта видно. Только лишь эпизодически из его белёсой густоты вверх вздымались горные склоны и кроны деревьев. Горы... Горы - это дело хорошее. Марис вырос в горах и жил там же примерно половину своей жизни, наверное именно поэтому ему нравилось это место.
- Знаешь, Арник, какую сказку рассказывали детям в тех краях, где я вырос? - ястреб даже не думал оборачиваться, поскольку он и без этого знал, что товарищ непременно станет его внимательно слушать, а после принялся многозначительно перечислять, будто бы зачитывая список покупок на рождественский ужин, - И мне моя мать рассказывала, и моей матери - её мать, а ей - её...
Пры... Птицы умеют прыгать? Скорее подойдёт слово "соскочил". И плавно на наполовину раскрытых крыльях припланировал к нижней ветке, по которой по-прежнему сновал тюк. Однако, как только ястреб приземлился рядом, тот остановился.
- Незамысловатая история это. Она о маленьком птенчике, которые решил облететь весь мир. Он был настолько целеустремлён и отважен, что не считал нужным даже останавливаться на ночлег, и, как результат, просто упал с неба вниз прямо в пасть крокодилу.
Рассказывал Исмарис отчуждённо и безразлично, продолжая вглядываться в даль дальнюю из туманов и гор, которая так завораживала его уже некоторое время.
- Но я никогда не рассказывал детям такой брехни.
Вот к чему это всё было сказано - думай сам. Марис сам не всегда знал, зачем говорит то, а не иное, зачем вооще делает всё то, что он делает, однако оно всё продолжало происходить именно таким чередом, каким вываливалось из его головы. Всё в жизни бородача шло по таким устоям.
- Мы можем здесь задержаться. Будто бы сам себе разрешил, конечно, но, что поделать. Не разрешишь себе сам - тогда кто это сделает?
С этими словами ястреб спорхнул со своей ветки, насколько порхание уместно для такой увесистой птицы, как бородач-ягнятник. Тюк, кажется, остался там же, да и не нужен он был своему сиру сейчас особо. Сир проголодался, и сир изволил сам отправиться на поиски еды. Чаще всего за него это делает Арник, впрочем, как и многие другие вещи, но у всего должны были быть и свои исключения.
Лёгкий ветерок, кажется, с радостью принял расправленные крылья Исмариса, а несколько массивных движений ими, которые были приняты Марисом для того, чтобы набрать высоту и не врезаться в первое же дерево, только помогли ему. Ястреб летел не очень высоко, но не решался ещё заглядывать вниз, под туман, просто из большой вероятности того, что он может не найти там нужную дорогу. Пока что он изучал верхний слой этого леса: кроны, горы. И это ему нравилось.
Взгляду попалось небольшое образование из более светлых и сухих веточек, расположенное вблизи ствола дерева на одной из приличных ветвей. Это было самое обычное гнездо, и совершенно нигде поблизости Исмарис не видел его "владельцев". И эта была самая лучшая перспектива полакомиться чем-нибудь, что не нужно ловить с поверхности земли, на данный момент. Марис, безо всякой не свойственной ему никогда осторожности, подлетел чуть ближе и приготовился приземлиться приземлиться на самый краешек заветного гнёздышка.

—————--Начало после длительного отпуска
Готто ещё раз жарко выдохнул в загривок нежащейся под ним львицы и последним победоносным движением бёдер кончил, в ответ на что самка огласила округу рычащим стоном, от которого у кого угодно мог бы встать снова.
Замерев на несколько секунд, он поднялся и равнодушно перешагнул песчано-рыжее тело, растянувшееся на траве. Это было неплохо... неплохо, да. Он сел чуть в стороне и принялся умываться, а большая кошка, перекатившись на бок и залившись оглушительным мурлыканьем, вытянула передние лапы по направлению к своему временному спутнику.
– Так как... тебя зовут? – проронила она звучным, томным, грудным голосом, в очередной раз напомнив Грачу, чем же конкретно ему приглянулась. Серый дёрнул хвостом, не отрываясь от процесса смывания со шкуры запаха недавней бурной деятельности.
– Какое тебе дело, как меня зовут?
Пропустив резкость мимо ушей, львица перевернулась на живот и подалась вперёд, намереваясь, вероятно, потереться мордой о иссиня-чёрную гриву самца.
– Ты путешествуешь один, не так ли? Я ощутила твоё одиночество... оно так сильно и велико, – кошка прикрыла глаза, словно попала под тёплые солнечные лучи.
Готто, наконец, прекратил умывание и с неприкрытой насмешкой взглянул на неё.
– Я путешествую с сыном, – он криво усмехнулся и тут же словил по морде когтистой лапой.
– Ах ты подлец! Ты же говорил, что у тебя никого нет! – елей испарился из её голоса, а голос поднялся на октаву выше, сразу перестав звучать соблазнительно.
Тряхнув головой – удар самки прошёл вскользь, и чувство собственного достоинства было пострадало сильнее всего – Грач низко зарычал и с замаха дал звонкую оплеуху ошалевшей подруге. К его чести сказать, без когтей. Однако ударчик у взрослого льва ещё тот, и львица опрокинулась на траву, чуть приподнялась, бросила одновременно гневный, перепуганный и попросту шокированный взгляд на предмет своих обожаний, который вот прямо в этот момент перестал им быть, а затем на удивление резво вскочила и бросилась наутёк.
Готто с некоторым сожалением проводил стремительно удаляющуюся пикантную часть тела песчаной, а затем вздохнул и отвернулся, поправляя лапой сбитую гриву. Он вдруг понял, что так и не узнал, как её зовут. Впрочем, они были знакомы меньше суток и заняты были, в основном, не разговорами.
Потянувшись так, что грудь коснулась земли, а позвоночник сладостно захрустел, Грач выпрямился и огляделся. Подошёл к небольшой речушке и утолил жажду. Они живут здесь уже неделю. Хорошее место. Снаружи солнце так и печёт, а раскалённый воздух, наполненный песчинками, режет горло. Сюда солнце добирается в гораздо меньших объёмах, и здесь всегда влажно. Вода и тень. И еда – у травоядных тоже голова на плечах есть, они знают, где жить хорошо. И с растительностью проблем нет: отойдя от водоёма, Готто рухнул в густую высокую сочную траву, чувствуя, как она приятно холодит разгорячённое тело. Прекрасно. Просто превосходно.
«Куда же запропастились эти охотнички?»
Лениво перевернувшись на спину, Грач сложил передние лапы на груди, на мягкой тёмной гриве, ещё хранящей аромат той львицы, которая определённо была получше нескольких предыдущих... Возможно, не стоило всё же так быстро её прогонять?

– Страшно подумать, сколько по Саванне бегает моих братьев и сестёр.
Услышав хриплый голосок сына, Готто перевернулся на живот и поднялся на лапы. Дитрих был галантен, как всегда. Готто задумался, не надавать ли строптивому подростку по ушам, но передумал. Больно уж хорошо день начался.
– Ой, расслабься, пацан. Подрастёшь немного и сам поймёшь, что да как в этой жизни устроено, – чтец моралей из Грача был весьма специфический... but who cares? – В следующий раз могу тебе устроить показательное выступление, – лев хмыкнул и оскалился, чтобы кончиком острого когтя вычистить что-то из зубов, – вроде как урок жизни. Смекаешь?
Судя по очень выразительной морде Дитриха, он смекнул. Люций стоял рядом молча, стоически сохраняя безэмоциональность, но его чёрные бока подрагивали от едва сдерживаемого ржача. Он бы давно свалил, предоставив вести отцово-сыновьи разговоры наедине, но своя доля жрачки сама себя не съест.
Вальяжно приблизившись к добыче, Готто придирчиво осмотрел её.
– Грязновато, – Дитрих медленно с шумом выдохнул сквозь сжатые челюсти, явно мысленно считая до десяти. – Отличный добивающий удар, – всё же отметил серый, приподнимая лапой запрокинувшуюся голову оленька. – Хотя могли бы наловить и побольше.
Действительно, втроём двумя оленьками до отвала не наешься.
– Пошёл бы да наловил сам, – проворчал под нос Дитрих, наклоняясь над добычей и отрывая от неё смачный шмат мяса. Готто фыркнул, присоединяясь к трапезе.
– Ты должен научиться охотиться. Останешься один, не сможешь себя прокормить и сдохнешь с голоду.
Львёнок засопел, но отвечать не стал – возможно, потому, что у него был занят рот. Обычно же они могли подолгу препираться абсолютно по любому поводу, ведь обоим лапу в рот не клади. Бесконечные споры пресекал, чаще всего, Готто – зарвавшемуся шкету нередко доставалось по ушам за излишнюю дерзость – пусть знает, кто главный. И всё же нечто необъяснимое сближало их вопреки всему.

Растянувшись на траве после всё же достаточно сытного обеда, Грач лениво облизнулся и прищурил глаза. Люций смотался, а Винсент так и не появился, чтобы обглодать останки. Они остались вдвоём.
– Забавно. Именно когда я охотился на оленьков, я встретил твою мать.
Дитрих подсел рядом, во все глаза уставившись на отца. Рассказы о Джун он готов был слушать вечно. Готто ощущал слабые отзвуки сосущей боли утраты где-то в дальнем уголке своего холодного сердца, но он предпочитал не обращать на них внимания, чтобы не растревожить их и не раскиснуть. Ничего не поделаешь с теми, кто нас покинул. Горевать о них бессмысленно. Даже если очень хочется.
– Расскажи о ней ещё раз. Пожалуйста, – попросил львёнок. Грач взглянул на него.
– Она была чуть старше тебя. Ужасно испуганная. Совсем беззащитная, – пробормотал он, с досадой чувствуя, как сердце сжимается, когда он произносит эти слова. – Я её тогда ужасно напугал, – лев благоразумно обходил стороной уточнение, как именно он её напугал. Не то чтобы ему не хотелось падать в глазах отпрыска ещё ниже...

Слушая в пятидесятый раз историю знакомства своих родителей, Дитрих взобрался на отцовскую гриву – что-то пробрало его сегодня на нежности – и улёгся у него на спине, тихо вздохнув. Замолчав, Грач опустил голову на лапы.
«Ах, Джун... Насколько всё могло бы быть проще...»

Казалось бы, только-только обзавёлся другом, начал запоминать имя, уже почти привык, а она – а она! – ушла. Вообще-то, та львица не считала Абу своим другом, а он привык к ней почти сразу же, как обычно, и нельзя сказать, что очень сильно прикипел. Просто обидно. Опять один-одинёшенек в этом большом, жестоком мире. Ах! Аджабу искренне расстроился, когда «нянька» ушла и запретила идти за ней. Оставила одного. У бурной реки. Абу долго не мог решить, в какую сторону ими пойти, против течения или по течению, пытался попросить совета у антилопы, но она почему-то убежала.

А теперь лес. Львёнок будто попал на удивительную, невероятно интересную экскурсию: идёт медленнее, чем обычно, разинув рот, и рассматривает здешние экспонаты. Он как будто не бывал в подобном лесу. Хотя, в настолько влажном действительно никогда не бывал. У Абу аж грива распушилась, и теперь кажется более пышной и кудрявой.
Ох, как же здесь интересно! И довольно удобно для чувствительных  глаз: несмотря на то, что над лесом жарит солнце, здесь, внизу, тень, и взгляд Аджабу больше не кажется таким уж безумным.
– О, смотри! – шикнул львёнок, указывая пальцем вперёд и обернувшись. Никого. На мгновение вновь нахлынула печаль об одиночестве, лес будто почернел и пострашнел... Абу вовремя вновь сконцентрировал свой взгляд на предыдущем объекте, а именно – на яркой жёлтой лягушке, и серую морду опять озарила улыбка.
«Плюх!»
Половина львёнка стала коричневой. Замаскировался под окружающую среду.
Грязь стекает с усов и гривы. Хищный взгляд следит за своей жертвой. Эх, Аджабу, не хватает тебе усидчивости. Слишком рано львёнок начинает скакать вперёд, выпустив когти рвётся загрызть свою цель размером с небольшую бабочку. Лягушка отскакивает скрывается в неизвестном направлении.
– Эй, козявка, ты где? Выходи, подлый трус!
Абу шлёпает лапой по грязи, замирает, взглядом выискивает жертву. Никого. Снова шлёпает, разворачивается и опять высматривает жёлтого гада. И снова, и снова, и так до тех пор, пока мега огромная жаба не выскакивает прямо у него перед носом и не начинает злобно рычать!
– Ой, ты не лягушка! – широченно улыбается грязный комок шерсти. Здоровенный такой комок. Тридцать котов за всю жизнь столько шерсти не выплюют. – Ты... – Абу поджимает губы, задумавшись, вжимает голову в плечи, но в конце концов отрицательно качает ею, резко выдыхая:
– Не знаю, кто ты. Я бы запомнил, если бы мы виделись, я всех запоминаю!... Вообще-то нет, не всех, но тебя бы запомнил, наверное. Ты меня не знаешь?  Ну конечно, откуда тебе меня знать? Я-то не знаю тебя! Я Аджабу, а ты кто? Твой дом, да? А, кстати, запахи я чую, с носом у меня порядок, спасибо. Было там несколько неприятных, если ты понимаешь, о чём я. Это твои, что ли? Фу запах, вообще-то. Лучше мясом обмазать, вкуснее будет. Со зрением похуже, но иногда, если солнце светит, а так нормально. Я, кстати, лягушку ловил, ты не видела?
Протараторил, как сапсан спикировал, и даже не запыхался.

Услышанное «эй» действительно подействовало, и львёнок на некоторое время замолк, вперившись взглядом в... э-э... а? Такие полоски, как у самки, Абу уже видел у некого гепарда, кстати, относительно недавно. Он был не очень дружелюбным, шипел и зачем-то бил лапой по земле. «Наверное, он на неё обижен», так тогда подумал серомордый. А вот пятна у того были мелкими, не такими, как у новой подруги (да-да). Вряд ли она гепард, и на льва не похожа, а больше Абу из кошачьих никого не знает в морду. Слышал ещё о каких-то леопардах, но они, насколько он помнит, на деревьях живут, как обезьяны (их он тоже не видел). А самка из кустов выпрыгнула... Может, она просто неправильный леопард? Или свинка? Львёнок вспомнил, как однажды одна такая выскочила из кустов. Но та свинка была рыжей...
Неправильная свинья!
Аджабу уселся, продолжил скалиться, – в улыбке, конечно же, – принялся нетерпения повиливать хвостом, как шакалёнок, разбрызгивая с кисточки небольшое количество грязи в стороны и на собственную спину, и подумал, что ведь довольно разговорчивая незнакомка попалась, как же ему повезло! Правда, говорит она как-то медленно, и паузы большие делает... или так только кажется?
– Как ты там назвался... Аджабу, верно?
Львёнок быстро и утвердительно закивал головой, и несколько почти чёрных капелек полетели с чёлки в разных направлениях, кто куда, так что: чистюли, по-о-обереги-ись!
Абу стоически перенёс ещё несколько мгновений (огромное количество мгновений) молча, дёргая только хвостом и чуть-чуть головой – она слегка покачивалась, почти незаметно. Он дослушал Ви до конца, и...
– Как-то давно я гулял. Кстати, странно, что ты сказала, будто мы не знакомы, потому что мы уже знакомы, Ви, а ты уже забыть успела? Меня Аджабу звать, очень приятно! Знаешь, у моего папы есть сестра, старая-старая, у неё тоже с головой проблемы, вечно всё забывает! Ты тоже уже старая? Вон, седая вся... ой, я же не об этом хотел рассказать! В общем, гулял я как-то давно...
И Аджабу выложил Ви всю свою историю, которую смог вспомнить: как пошёл гулять, как с сестрой потерялся и попал в другой прайд, там встретил двух грустных львят чуть постарше его самого, собирался с ними сбежать, но снова потерялся, пока гулял, как встретил львицу, как она учила его охотиться, как ушла, как он пришёл сюда, ловил лягушку...
– И встретил тебя. Тебя зовут Ви, у тебя плохо с памятью, а я Аджабу, я рассказал тебе свою историю. Или ты уже забыла? Напомнить? Кстати, ты ведь не свинья?

– Твои сородичи не научили тебя умываться?
– Конечно учили! Всех же учат, да? Или нет? Я вот умею, правда, только в воде. А где ещё можно? В грязи можно только пачкаться, мыться нельзя, хе-хе. А что?
Вдруг Аджабу почувствовал, как что-то защекотало за ухом. Он тряхнул головой, но ощущение не пропало, и тогда львёнок тряхнул ею ещё сильнее и сразу дважды. Что ж, щекотать-то перестало, зато теперь ухо зачесалось. Абу отвлёкся на это на какое-то время, пока болтал и слушал Ви, расставил передние лапы пошире для большей устойчивости, чуть накренился, поднёс заднюю лапу к уху и принялся почёсывать, да так старательно, что аж кончик языка из-за зубов выпустил ненадолго свежим воздухом подышать.
– О, о! – выпрямился юный лев, оставаясь в сидячем положении, и отвлёкся от весьма приятного и интересного занятия, – а я уже видел гепарда!
От умница какой, похвастался. И львов он видел, и гепардов видел, и испытывает тягу к изучению богатого внутреннего мира лягушки... профессор зоологии растёт, не иначе.
Остальную речь Ви львёнок терпеливо дослушал молча, не вмешиваясь, да и вроде не чем ему вмешиваться было, и незачем пока. Слушал, даже сидел почти смирно, почти не елозил, только легонько постукивал лапой по грязной почве, заставляя её произносить звуки вроде «хлюп», было даже пару «буль».
– Так что думай, какие варианты тебе выбирать, – на этих словах Аджабу навострил уши, с интересом ожидая те самые варианты. Поднялся и наклонил тело немного вбок и вперёд, смотря в след будто уходящей самки. Будто, потому что... ну куда она денется?
– Или ты остаёшься сам и самостоятельно пробуешь прожить ещё один день.
Я ведь уже вон сколько выживаю! Это сложно?
– Или я могу попробовать отвести тебя назад, к твоему последнему прайду, откуда ты сбежал.
А разве сбегают чтобы вернуться?
– Или ты можешь пойти со мной, если хочешь научиться всему, что знаю я.
Ух, ну, теперь и ответить вариантами можно.
– А выживать сложно, да? Я вот вроде выживаю, нет? Одному только неприятно бывает, но пока не знаю, почему. Ты знаешь почему? А после сбегания нужно возвращаться, да? Тогда это вроде туда, а где такие деревья и грязь кончаются, а дальше куда? И вообще, ты много знаешь? – Абу подошёл к Ви, призадумавшись, но почти сразу же бодро заговорил. Снова.
– А вообще, знаешь, забудь. Если ты действительно всё забываешь, то, – добрая усмешка, – как же ты без меня? Вдруг забудешь, как охотиться? Так что да, научи, а я тебе напоминать буду. Договорились? Хотя, ты же сама предложила, конечно договорились!
И Аджабу живой походкой ушёл в кусты. И вернулся через несколько мгновений.
– А-а куда мы идём?

Он улетел, но обещал вернуться. То есть не улетел, львы ведь не летают, а если и летают, то недолго, и недалеко. А львёнок просто ушёл, в нетерпении, потому что пчёлы в одном месте жужжат и жужжат, но как будто жалят. Хотя жужжат они тоже как будто, вообще-то.

Так, что там про обещание было? То есть не было. Никто ничего никому не обещал. Но он всё-таки вернулся, причём почти сразу. Не потому ли, что грязь за кустами не такая прохладная и не такая грязная? Да нет, нормальная грязь – вон каким слоем лапы обросли. Броня! Может, дело в кустах? По морде сильно бьют ветками своими, ишь, разрослись тут! Но тоже нет, на такую ерунду львёнок с шилом в филейной части внимания не обратит. Так что же?

Куда идти. И это вопрос.

Проделав где-то дюжину шагов, зажмурившись, натянув довольную улыбку на не менее довольную серую морду, испачкав пару кустов и здоровенные листья какой-то травы, или цветка, Аджабу вдруг осенило: он не знает, куда идти. И пошёл обратно.

– А-а куда мы идём? – спросил он, высунувшись наполовину из зелёной стены. И в этот момент Абу осенила мысль номер два: а не забыла ли его серая, потому наверное старая, Ви, за то время, пока он (Абу) отсутствовал? И львёнок уже морально подготовился к тому, что ему нужно будет кое-что напомнить пятнистой.

– Всё-таки вернулся?

Фух. Не забыла. Помнит.

– Так за тобой вернулся. Ну, я смотрю, что ты не идёшь. Думаю, чего не идёшь? Забыла чего? А куда идти, думаю, идти-то куда? Ну, не туда, видимо. Вернулся. И за тобой.

Ого, сколько утвердительных предложений. Такими темпами Аджабу скоро научится говорить нормально. Ну, когда всё узнает, ведь если он будет знать всё, то никаких вопросов больше у него не возникнет. Им взяться просто неоткуда будет. Что же, дело за малым: узнать вообще всё.

Аджабу внимательно выслушал весь инструктаж, согласно кивая буквально на каждое слово, произнесённой гепардом. Вот только...

– ...Желательно не отбегать...

– ...Даже за лягушками...

– Но...

– Даже когда очень хочется...

Львёнок глубоко вздохнул, и в глаза его читался вопрос: а если очень-очень хочется, тоже нет? А если очень-очень-очень?

– Нет, – ответил Абу самому себе, и покачал головой. Вспомнил, что Ви задала ему вопрос, добавил «да» и кивнул, чтобы она не подумала, что они не договорились. Получилось немного запутанно, но, наверное, вполне понятно.

Готто размеренно дышал, пребывая в лёгкой дрёме и чувствуя загривком тяжесть сына. На  Саванну опустилась ночь, и в приятной темноте и тишине льву казалось, что ничто не способно нарушить этот покой. Дитрих посапывал во сне, закопавшись в иссиня-чёрную гриву отца. Грач вздохнул.
«Интересно, за что меня можно любить? Я же такая сволочь. Наверное, Дитрих заслуживает лучшего. Нормальную семью, где его бы холили и лелеяли. Мать... Весьма несправедливо».
Лев с ленцой приподнял веки и сумрачно уставился на высокую, мерно покачивающуюся под слабым ветерком траву перед собой.
Как ответственный отец он должен был бы тщательно обдумать предстоящие действия, иметь какие-то конкретные планы. На деле же всё обстояло просто смешно. Куда они идут? Что их ждёт? Абаддон явилась ему во сне. Что за ересь. Грач даже не помнил толком этот сон, в память врезалась лишь ярко-рыжая шкура и ощущение необходимости отыскать её во что бы то ни стало.
«Но я даже не знаю, где искать».

Дитрих в этом не понимал вообще ничего, и одному Айхею известно, почему он до сих пор не забросал отца каверзными вопросами. Мал ещё. И во всём ему доверяет. Даже совестно. Будь Дитрих на полгодика старше, плюнул бы и ушёл уже давно. При мысли о том, чтобы остаться одному, Готто вдруг стало зябко. В этот момент львёнок у него на спине пошевелился во сне, свесив переднюю лапу с чёрной гривы. Грач одёрнул себя. Что за глупости?! Он всегда был сам по себе, и никто ему не нужен. От Дитриха одни проблемы: учить его, кормить, защищать, рассказывать истории на ночь и греться холодными ночами... Лев крепко зажмурился, не желая признавать самому себе, что вообще способен стать зависимым от кого-то. Он в любой момент может на всё наплевать и бросить детёныша, а не делает этого только из чувства долга! Да, именно так.

Хруст приминаемой чьими-то лапами растительности заставил сердце Готто биться с удвоенной скоростью. Он напрягся всем телом и почувствовал, как встрепенулся Дитрих и мигом позже скатился на траву под бок льва. Он не издал ни звука, не задал никаких идиотских вопросов в стиле "Ты слышал?" или "Кто это там?", за что Грач был ему безмерно благодарен.
Из зарослей тем временем уже появился незнакомый лев, хорошо заметный в полутьме из-за светлого окраса гривы. Их двоих он, впрочем, определённо тоже заметил, и в его голосе сквозила издёвка, когда он заговорил.
Готто лежал к чужаку полубоком, а Дитрих оказался позади него, практически скрытый с глаз кофейного льва. Грач хотел бы что-нибудь сказать львёнку, чтобы он не лез на рожон, например, или просто бросить ему многозначительный взгляд, но он не мог разорвать зрительный контакт с незнакомцем или хотя бы упустить его из вида.
Несколько вещей дошло до его сознания одновременно, отчего сердце, побив все рекорды, стало биться ещё быстрее.

Во-первых, эта рожа полосатая явно была ему знакома – пожалуй, встретив кого-то со столь запоминающейся внешностью, ты уже навряд ли его забудешь. А во-вторых, он говорил про Абаддон! Он знает её! Он пришёл по её поручению!
Имея некоторое представление об этой даме и её способностях, Готто почти не удивился столь очевидному совпадению – стоило ему пасть духом в поисках огненно-рыжей бестии, как на него натыкается патрульный из её группировки.
Итак, этот парень ждёт ответа, поэтому Грач, наигранно прищурившись, будто мучительно что-то припоминая, медленно протягивает:
– Слуушай, а я тебя помню. Как бишь тебя... Севух? Савир? – лев покаянно прижал лапу к груди, насколько это ему могло позволить лежачее положение. – Прости, мужик, вот просто из головы вылетело.
Теперь Готто счёл нужным подняться и продолжил говорить максимально дружелюбным голосом уже из положения стоя.
– Так что ты, выходит, сменил крышу? Старину Пингвина променял на рыжую стерву, которая тебя по лесу гоняет посреди ночи?

Прошлое в очередной раз преподнесло Сосеуху г*вно на блюдечке. Сначала давно пропавший брат объявился лишь для того, чтобы сдриснуть вновь, а теперь ещё и старый коллега, с которым у Сосеуха не было особых связей раньше, и не хотелось бы, чтобы нечто подобное появлялось и сейчас.

Будучи в банде Пингвина у Сосеуха не было какого-то почетного места среди остальных, он был обычным патрульным. У него не было друзей особых, только враги, хотя с ними он проводил время не менее занятно, чем с другие проводят в компании приятелей. А потому он был бы гораздо больше рад, если бы встретил сейчас заклятого недруга, а не... этих.

– Слуушай, а я тебя помню. Как бишь тебя... Севух? Савир? - начал тот, на что Сосеух лишь недоуменно приподнял бровь.

- Сосеух, - совершенно спокойно ответил он.

– Прости, мужик, вот просто из головы вылетело.

- Ай, да ничего, я твоего имени ваще не помню, хе. А может даже и не знаю, - без намёка на сарказм ответил лев с милой улыбкой на мордашке.

На том и сошлись вроде. И всё бы ничего, Сосеух был готов принять к себе в объятия нового знакомого и даже предложить ему вместе пометить территорию на брудершафт, однако всё закончилось слишком быстро. Одно неверное слово сошло с уст самца, как влажные мечты о новом друге рассыпались как карточный домик.

– Так что ты, выходит, сменил крышу? Старину Пингвина променял на рыжую стерву, которая тебя по лесу гоняет посреди ночи?

на рыжую стерву

СТЕРВУ.

Будто в замедленном действии шея со скрипом повернулась к Готто, чтобы Сосеух мог сжечь озлобленным взглядом того, с кем некогда хотел разделить самый сладкий момент в своей жизни. Вот так и доверяй после этого зверям, особенно тем, кого ты уже знал.

На самом деле Готто повезло, что вовремя объявился Бельфегор. Когда кто-то обижает его любимую мамочку на словах - одно дело, за которое любой, посмевший даже подумать о подобной похабщине, должен быть наказан. И судя по тени, упавшей на морду Сосеуха, он уже был готов приступать, но она оказалась развеяна появлением преступника больших масштабов - того, кто обидел любимую мамочку делом.

- Сосеух! Какая встреча! - от радостной интонации в голосе шамана у Сосеуха аж яйца сжались в два твёрдых комочка чистой переработанной злости без примеси каких-либо других чувств. Вера в то, что за убийство этого наглого негодяя Абаддон лишь похвалит своего верного пёсика, была настолько сильна, что перекрыла любое желание преподать урок верности к своей кормилице тёмношкурому говнюку. Хотя скорее дело было в том, что одно чувство наложилось на другое, вызывая самую бурную и непредсказуемую химическую реакцию в душе Сосеуха.

- УУУ-уух тварь, - слова, что глухим рыком вырвались из Сосеуха, сопровождались внушительной устрашающей походкой, а в глазах льва буквально можно было разглядеть танцующих бесов. Ослеплённый злостью и безумием, Сосеух разбежался, повалив Бельфегора на землю (применение лота Земной покровитель). Глядя на эту тушку сверху вниз и вправду просыпался аппетит, и хоть лично Сосеуху Абаддон ничего не заказывала, кроме приправленной его отборной мочой растительности на землях их будущего проживания, но мысли о фаршированном тёмном шамане были ох какими аппетитными.

А слюнки от проснувшегося аппетита и правда потекли и даже закапали на Бельфегора. Ему понадобилось какое-то время, чтобы насладиться видом своего противника. В первую очередь взгляд упал на уши. Ничего особенного, вроде как, однако не полакомиться в первую очередь именно ими было бы не по-сосеухсовски. Самец облизнулся.

Ах, как же это было ОХРЕНЕННО! Месть всегда была так сладка, а главной проблемой был лишь выбор вида этой мести. Быстрая, медленная, справедливая, мучительная... Столько разных видов наказания, что глаза разбегались! Пожалуй, только благодаря этому Бельфегор до сих пор оставался с целыми ушами, потому что Сосеух всегда в первую очередь целился именно туда.

- Оставь его в покое! - ухо Сосеуха дёрнулось в сторону, из которой доносилась эта фраза, однако голову он пока не поворачивал, всё ещё надеясь разобраться с Бельфегором, - Сэры, не позволим супостатам обижать невинных.

А вот это уже было интересно. Ну, процентов на двадцать. Остальные восемьдесят думали о том, какой же наглостью нужно обладать какому-то выскочке, чтоб портить все веселье от убийства зловредного предателя? Он ведь явно не понимал, что к чему здесь. Его слова не имели никакого смысла, равно как и действия. Разве что они вызывали ещё больше злости и в без того разозленном льве.

Где-то в кустах послышался знакомый смех. Ехидное хихиканье, злорадостное кеканье - очевидно, это притаился Банан. Он никогда не отходил далеко от Сосеуха, всегда появлялся тогда, когда ему нужно было, предпочитая наблюдать со стороны, как и сейчас.

Сосеух слез с Бельфегора, враждебно оглядывая новичка. Его взгляд метнулся в сторону черношкурого, и судя по его выражению, тот тоже ничего не знал об этом заявившемся ниоткуда белом рыцаре джунглей. Ах, как он бесил одним лишь своим видом! Будь Сосеух в чуть более приятном расположении духа, ему бы наверняка захотелось поиграть с новичком, подыграть ему, и лишь потом убить. Но сегодня никаких прелюдий.

Один прыжок - и Сосеух уже был рядом, готовый вцепиться в ухо противника со всей мощью и злостью, которой подпитывалось его тело. Разорвать, откусить, оттяпать, да так, чтобы причинить как можно больше боли. И это только начало.

Между тем, как Сосеух сверлил взглядом незнакомца, и тем, как в его зубах оказался кусочек чужого уха, промелькнуло одно мгновенье - настолько быстро ему удалось это сделать. Очевидно, он застал наглеца врасплох своим прыжком, и эта мимолетная победа вызвала внутри Сосеуха ещё более бурную реакцию. На этот раз гнев смешался с адреналином, и дело было уже не просто в том, что ему хотелось наказать противника - ему хотелось чужой смерти. Ему хотелось доминирования. Ему хотелось не только утолить жажду крови, но и показать остальным львам в округе, что с ними будет, если действовать ему на нервы.

Прибавило силы этому чувству еще и поражение со стороны противника, который, ошарашенный потерей уха, попытался хоть как-то ответить Сосеуху, но лишь жалко промахнулся, вызывая кровавую ухмылку на лице безумца. Ухо его он, кстати, почти сразу же проглотил, на вкус - мех, ничего особенного. Как и сам этот напыщенный придурок. Ему так хотелось унизить дурачка еще и словесно, но в то же время он понимал, насколько глупо это бы было. Сейчас ему совершенно не хотелось глупостей. Его глаза залились кровью, и он на полном серьезе хотел кровавой бани.

Сосеух, недолго думая, попытался ухватить врага за шею, однако не удушения ради, а скорее, чтобы вырвать еще один кусок плоти, на этот раз гораздо более массивный. Каракалу к этому времени, похоже, надоело таиться в кустах, поэтому он поспешил на подмогу Сосеуху. Ему тоже не хотелось упускать шанса поучаствовать в триумфе победителя.

И еще одно мгновение, после которого для одного из них уже не существовало ничего. Расправа была слишком быстрой, и сейчас Сосеух об этом, пожалуй, немного жалел. ещё один кусок плоти болтался в его зубах, и потихоньку лев начал его сжевывать, медленно и с громким чавканьем. В это время он пустыми глазами смотрел на мертвое тело незнакомца. Всегда, всегда это чувство было в нём после убийства кого-то, на кого ему плевать. Пустота. Каждый раз Сосеух будто сам умирал внутри, его дух ещё какое-то время будто провожал дух погибшего в иной мир, после чего возвращался как ни в чем не бывало. И нет, дело было не в сожалении. Ему было плевать на этого незнакомца. Дело было в самом убийстве. Каким бы жестоким и безумным ни был Сосеух, он никогда не был бесчувственным. Эмпатия в нем всегда теплилась, хоть и подавлялась. Именно поэтому, когда по его вине кто-то умирал, лев и сам ненадолго умирал.

Но он всегда пробуждался. В этот момент его глаза вновь заиграли зелеными красками, и самец принялся оглядываться по сторонам. К счастью для него самого, Сосеух привык к убийствам, поэтому подобные отлучения от реальности для многих его коллег происходили незаметно, со стороны больше напоминания секундные замешательства. И каждый раз, когда Сосеух возвращался, он оставался таким же, каким и был. Именно поэтому сейчас на морде появилась самодовольная ухмылка, которая выглядела особенно неприятно, если брать в расчет контекст и тот факт, что вся его пасть в чужой крови.

Самец поднял взгляд на тех его знакомых, что сейчас остались в живых. Стоит признаться, он все еще чувствовал злость и обиду по отношению к этим двоим, и боги видят - Сосеух их никогда не простит. Однако жажду крови он утолил, и не хотел убивать еще и этих двоих. Во-первых, это могло быть глупо и безрассудно, однако безумца это никогда не останавливало. А во-вторых, что действительно мешало ему пойти а поводу у желаний, это то, что они могут пригодиться Королеве. Даже этот позорный Бельфегор, который уже однажды запятнал свою репутацию трусливым побегом и предательством, может сгодиться для какой-нибудь услуги его мамочке. В конце концов, может она захочет устроить показательное убийство, и тогда уже Сосеух оторвется по полной.

- Приятного аппетита, друзья, - последнее слово сошло с кровавых уст с явным сарказмом, - Наслаждайтесь жижей... из крови и кишок, - Сосеух кивнул головой в сторону мертвого тела, под которым уже образовалась лужица крови. Он бы и сам перекусил, да не голоден. К тому же, его ждут дела, Мама скоро вернется. Мне нужно доделать начатое.

→ Каменистые склоны

–→ Издалека

Место было новым, и это особенно нравилось льву. Место было непривычным. Зеленым. Лиственным. Влажным. Немного похожим на заросли, что когда-то можно было увидеть на склонах Килимаджаро, но вместе с тем и совершенно другим. Здесь было так сыро, что шкура Ферала, пробиравшегося по узкой, едва вмещавшей его плечи тропки, промокла и потемнела. Грива обвисла, впитав в себя влагу тумана; тот вился клочьями в воздухе и по земле, скрывал деревья, делая их смутные очертания расплывчатыми и нечеткими.
Лев пришел сюда, следуя за изгибами Руфиджи, и теперь, когда река затерялась в самом сердце леса, он... он, кажется, тоже здесь затерялся. Полз себе и полз, то пригибаясь, чтобы пройти под низко склонившейся узловатой веткой, то перелезая через упавшие стволы; тропа, проложенная неизвестно кем — может быть, даже самой природой, — явно не была рассчитана на крупного хищника; плечи и бока самца то и дело задевали листву, собирая с нее капли воды. Голова шла кругом от многообразия ароматов, знакомых и не очень. Кое-что Ферал мог назвать: мелиссу, и базилик, и кофе, и что-то еще знакомое, успокоительную травку, которую частенько использовали в прайде. Запах у нее странный — сильный, манящий, так и хочется съесть пару листочков, а заодно и поваляться на остальном растении, размазав лиственный сок по своей шкуре.

В прайде... Кажется, это было безумно давно. Фералу вот уже почти четыре года, и добрую половину своей жизни он живет одиночкой-путешественником, а поди ж ты: нет-нет, да и вспомнит родной прайд. Только память теперь и осталась: после извержения вулкана даже местность, где когда-то обитал прайд Нари, уничтожена полностью. И лес, о котором самец только что вспоминал, и водопад, и другие до боли знакомые ему места, от которых теперь осталась лишь память.
Лев звучно чихнул, стараясь избавиться от воды в носу, и решительно тряхнул головой, сосредотачиваясь на дороге. Он уже давно перестал жалеть обо всем случившемся, и воспоминания приобрели этакий ностальгический оттенок; скажем честно — если вдруг окажется, что Килиманджаро никогда не взрывался, и все это ему приснилось, он все равно не вернется туда.
Путь перегородило очередное упавшее дерево, причем толщиной ствол был никак не меньше самого льва, если он встанет на задние лапы. Должно быть, оно было очень, очень старым. Кора выглядела трухлявой, но Ферал, вонзив в нее когти, ощутил внутри упругую древесину; оно еще не сдалось, и умирало медленно, еще не зная о том, что умирает. Ветки его терялись во мраке; с другой стороны, так же почти скрытый, агонизирующим осьминогом раскинул свои перепачканные землей щупальца комель.

На стволе вполне можно было спать, растянувшись во всю длину. Ферал с наслаждением выпрямился, огляделся свысока; вернее, лишь предпринял попытку оглядеться — он все равно не увидел ничего нового, только лишь темноту и туман.
Кап-кап-кап. Ухо льва привычно пропустило вездесущую капель, вычленив из ряда ночных звуков какой-то новый — шорох, то ли тихие шаги, то ли движение змеи... Только этого еще не хватало; пару раз самец сталкивался с ядовитыми змеями, и однажды, проявив тупоголовую неосторожность, почти неделю провалялся в кустах, баюкая распухшую от укуса лапу и страдая от жажды, голода и болей.
Ладно, тут от жажды он не умрет, скорее уж захлебнется, ткнувшись рожей в мокрую землю. Несколько томительно медленных минут Ферал оставался на месте; звук постепенно затих. Но на смену ему пришел новый, с другой стороны, и это определенно были тихие шажочки какого-то некрупного существа.
Может, поохотиться? Сказать по правде, лев об этом даже не думал; он не был особо голоден, да и охота в столь стесненных условиях была крайне невыгодным делом. Не лучше ли пошастать по лесу всласть, а потом выбраться на открытое место и сделать все так, как привык?..
Самец скользнул вниз, по другую сторону ствола, припал к земле в безуспешной попытке принюхаться. Направление звука тоже было трудно определить, так что он просто двинулся примерно в ту сторону, пригнувшись и водя рожей над землей; надо полагать, что добыча просто умрет от страха, когда из тумана на нее выдвинется хищная харя.

Шаг, еще шаг, и еще. Лев глянул в одну сторону, в другую. Хорош же он будет, если это шуршит какой-нибудь тропический таракан, а он устроил тут представление с подкрадыванием...

Остановившись, Ферал вскинул морду, настороженно принюхался, шевеля ноздрями и поворачивая голову из стороны в сторону. Воздух неуловимо изменился: может быть, уровень влажности, или небольшие колебания температуры... что-то, в чем он пока что не отдавал себе отчета. Приближалось утро. Конечно, здесь, под пологом туманного леса, движения воздуха были незначительны. Плотные кроны деревьев надежно отгораживали свой небольшой мирок, не пропуская сюда ни палящие лучи солнца, ни осадки... Впрочем, тут и без них было влажно.
Лев сделал еще несколько шагов и опять встал, напряженно прислушиваясь. Теперь он почти точно определил направление, откуда доносилось шуршание; по крайней мере, так ему казалось. Топоток лап утих, зато добавились новые звуки — шуршание, вроде бы недовольное фырканье и царапанье... Может быть, крыса? Сойдет и она.

Немного просветлело. Воздух чуть потеплел, хотя это не особо помогло: промокший до нитки лев продрог столько часов назад, что ему теперь помогут лишь пески Сахары в полуденный зной. Как ни странно, его это совершенно не раздражало: за месяцы странствий он привык переносить все неудобства с неизменным пофигизмом. Все пройдет, и это тоже.
Резкий рывок, который самец предпринял, оказался слишком стремительным. Он действовал по большей части инстинктивно, полагаясь на чувства — в основном, на звук; и эти чувства совершенно не предполагали, что под лапами окажется не твердая земля, а подмокшая и осклизлая от влажности листва. Передняя лапа уехала куда-то вперед и вбок; Ферал грянулся грудью оземь, но красной девицей не обернулся, а только лишь звучно клацнул челюстью, до крови прикусив язык. К несомненным достоинствам его положения можно было отнести новые украшения на гриве, как-то подгнившая зелень и жирная лесная грязь; рожа тоже украсилась брызгами грязи, живописно обвисшими на лбу и щеках.

Что ж, зато он наконец достиг своей цели; по крайней мере, цель была в досягаемости — если сможешь встать и дотянуться, так-то до нее было лапой подать. Некрупный зверек тоже был в затруднении: похоже было, что его лапа застряла в переплетении корней, и теперь, как он ни силился освободиться (а вертелся он ужом, причем движения были на порядок стремительнее, чем у любого, даже самого проворного льва, ну а Ферал и вовсе казался по сравнению с ним тормозом), ничего у него не выходило.
Рассмотрев потенциальный завтрак, самец приуныл. Это была не крыса. Это вообще не было ни грызуном, ни каким-нибудь зайцем. Зверек был, несомненно, хищник, и хотя названия его Ферал не помнил, он прекрасно разглядел его мелкие острые зубки.
Вот черт. Жрать хищников лев не любил. Не то, чтобы он сильно привередничал — просто не вкусно, а он не настолько оголодал, чтобы бросаться на все, что сочится кровью.
Кстати о крови. Серый мрачно сглотнул скопившуюся во рту слюну с кровью, осторожно касаясь неба прокушенным языком и силясь определить, насколько сильны повреждения. Ладно... жить будет.

Или все-таки сожрать? В конце концов, никуда ведь эта малявка отсюда не денется, разве что экстренно отгрызет себе лапу. Прихлопнуть одним хорошим ударом, и дело с концом. Ферал медленно и осторожно воздел себя на лапы, возвысившись над циветтой (наконец-то в памяти всплыло нужное название) — та, кажется, уже почти смирилась с тем, что ее сожрут, и дергалась уже чисто приличия ради.
— Помочь? — с вымученным вздохом (по большей части из-за боли в груди) осведомился лев, не без ехидства склоняясь поближе к застрявшему и разглядывая его одним глазом (потому что второй, залепленный грязью, почти ничего не видел).