Это оказалось гораздо больнее, чем он ожидал.
Рудо с отчасти потрясенным, отчасти огорченным видом пронаблюдал за тем, как его дочь торопливо убегает куда-то в глубину рощицы — при этом у нее было такое выражение морды, будто самец только что ее ударил. Честно говоря, Бродяга хотел сразу же двинуться следом за ней, но остановился, не пройдя и трех шагов, растерянно прижимая уши и поводя спутанной кисточкой хвоста из стороны в сторону.
— Освин!... — беспомощно крикнул он в спину унесшейся малышки, не зная, что делать дальше. Наверное, правильнее было бы просто оставить ее в покое... Рудо вопросительно посмотрел на притихшую Фальку, а затем вновь уставился в том направлении, куда умчалась Освин, чувствуя, как все внутри него медленно холодеет и покрывается инеем. Да, можно было ожидать, что львенок расплачется или поднимет крик, едва заслышав эту ужасную новость, но чтобы так... Никогда прежде Освин не позволяла себе говорить с отцом в подобном тоне. Нет, Рудо совсем не обижался, но чувствовал себя очень несчастным и разбитым. Ему стоило большого труда вновь переключиться на разговор с Фалькой: усилием отведя взгляд от темных зарослей, он вновь посмотрел на свою супругу, как будто бы только что вспомнив о ее присутствии. Та выглядела не менее мрачной и даже обозленной, но все-таки она была уже взрослой, здравомыслящей львицей, способной держать свои эмоции под контролем. Несмотря на это, Рудо не спешил давать ответа на заданный ею вопрос: он решал, стоит ли говорить ей правду, и какую реакцию это может за собой повлечь. Ему не хотелось лишний раз выбивать почву из-под лап супруги, но, как следует поразмыслив, лев заключил, что в данном случае им нельзя ничего друг от друга утаивать.
— Я не вполне уверен, та ли эта болезнь, о которой я думаю, — наконец, медленно и осторожно произнес Рудо, тщательно взвешивая каждое свое слово. — Мне кажется, я уже сталкивался с ней годом раньше, когда путешествовал вдали от родных земель... В общем, это очень смахивает на чуму. Эта дрянь способна умерщвлять целые королевства, если только вовремя не обратить внимания на подозрительные симптомы у травоядных... Темные пятна на брюхе, подозрительный запах, как от заживо разлагающейся плоти, — он глубоко вздохнул, припоминая те же самые черту у загнанной ими с Вирро зебры. — Зараза почти наверняка передается через кровь, пот и другие выделения, а иначе и не объяснить, как она умудряется так быстро распространяться... если только ветер не переносит ее прямо по воздуху, — на этих словах, Бродяга едва заметно повел плечами, точно перебарывая нервную дрожь или отвращение. — Вот почему нам стоит какое-то время держаться подальше друг от друга. Я не хочу, чтобы вы с Освин и Октаном подвергались такому риску, — и лев виновато покосился на все еще сердитого сокола: он все еще корил себя за то, что позволил птицу опуститься на собственное плечо и, таким образом, поставил его жизнь под угрозу.
Дотоле молчавший Вирро что-то негромко пробубнил себе под нос и, тронувшись в места, неторопливо отошел в сторонку, оставляя супругов наедине друг с другом. Наверное, хотел предоставить им возможность просто побыть рядом напоследок, прежде, чем им придется на время разойтись на безопасное расстояние. Рудо проводил его тревожным взглядом.
— На самом деле, — прошептал Рудо так, чтобы Вирро не смог расслышать его слов, — я куда больше опасаюсь за его жизнь, чем за свою. Со мной-то, возможно, все и обойдется, я ведь даже не прокусил шкуры того травоядного, а вот он вволю наглотался чужой крови... Можешь представить, как он себя чувствует, — и шоколадный самец едва заметно покачал косматой головой. — Я... постараюсь немного его приободрить. В конце концов, мы ведь не знаем точно, чем на самом деле была заражена та зебра.
— Я уйду туда, — Фалька, помолчав немного, указала на уже известную Рудо рощицу, в которой они с Освин несколько часов терпеливо дожидались возвращения горе-охотников, и Рудо согласно кивнул, — оставайтесь здесь, на опушке. Сколько дней я должна выждать? — и снова лев ответил не сразу, предварительно наградив подругу долгим, непонятным взглядом. Стоило ли ему говорить...?
— ...думаю, все прояснится уже к утру, — наконец, негромко откликнулся он. Что это означало — уточнять не приходилось, и без того было понятно, что если кто-то из самцов подцепил чуму, то симптомы не заставят себя ждать. Вполне вероятно, что уже на рассвете больные почувствуют явное недомогание, а примерно к полудню на их шкурах также проявятся зловещие пятна... — Но будет лучше, если мы все-таки потерпим до вечера следующего дня, — спешно добавил Рудо. Да, они не планировали надолго задерживаться в этих краях, но, с другой стороны, лучше перестраховаться и точно убедиться, что опасность прошла стороной. Все-таки, Бродяга всей душой рассчитывал на благополучный исход... Кому вообще захочется признавать себя смертельно больным? Тем более, если пока что еще совсем ничего не известно. Рудо сделал крохотный шажок вперед, впрочем, не решаясь приблизиться к самке ближе, чем на пару метров. Взгляд темно-карих глаз светился теплом и искренней виной, как если бы ему было стыдно перед своей супругой за то, что они с Вирро умудрились вляпаться в такую глупую переделку. — Все будет хорошо, родная, — шепнул он успокаивающе, старательно подавляя в себе порыв придвинуться к Фальке вплотную и ткнуться мордой в ее взъерошенное плечо. — Я никуда от вас не денусь. И Вирро тоже... — приподняв голову, Рудо вновь посмотрел вслед убежавшей Освин, после чего негромко вздохнул и медленно двинулся к своему приятелю. Тот с угрюмым видом лежал на темной, жесткой земле и с отвращением жевал сухую траву.
— А ведь именно так я Освин встретил тогда, — проворчал он, едва заметно усмехнувшись себе в усы. Взгляд у него был до того мрачным, что Рудо даже засомневался на мгновение: а это точно Вирро? Уж больно непривычно было видеть его таким... Впрочем, это и не удивительно. Бродяга в очередной раз оглянулся через плечо, молчаливо провожая взглядом удаляющийся силуэт Фальки. Вид у львицы был таким усталым и потерянным одновременно, что Рудо едва не ринулся за ней, желая ободрить и утешить... К счастью, его любимая не была одинока в эту лунную ночь: вместе с ней все еще оставался ворчливый, но верный Октан, а также их дочь...
"Освин," — горький образ все никак не шел из головы Бродяги. Улегшись рядом с Вирро, лев какое-то время молча наблюдал за тем, как его приятель усердно грызет сухие, жесткие стебли, тщетно пытаясь перебить голод.
— Потерпи до утра, — вздохнул он наконец, укладывая морду на передние лапы и закрывая глаза, — и мы снова выйдем на охоту. Все будет хорошо, — зачем-то снова повторил самец, не то желая чуть-чуть ободрить захандрившего Вирро, не то успокаивая самого себя, а не то все и сразу. Однако, сон все никак не шел: Рудо бестолку ворочался где-то с полчаса, пытаясь успокоить рой тревожных мыслей в собственной голове и время от времени тяжело вздыхая. Наверное, Вирро тоже не мог уснуть, а может, его просто раздражала беспрерывная возня под боком... В конце концов, Рудо снова бесшумно поднялся с земли и двинулся обратно к зарослям, не желая мешать своему приятелю. Он чувствовал, что не сумеет заснуть этой ночью.
"Все будет хорошо," — мысленно повторял темногривый самец, замирая у опушки и не решаясь зайти дальше. Запрокинув голову, он с тоской вгляделся в звездные небеса, гадая, за что же Великие Предки послали ему это тяжелое испытание. Как это ни странно, но собственной кончины Рудо совсем не страшился... Он уже давно свыкся с той мыслью, что рано или поздно все живые существа покидают этот мир. Для Бродяги смерть была все равно что новым увлекательным приключением — он не боялся перемен и неизвестности, а потому был готов спокойно принять свой конец, каким бы скорым тот ни был... Нет, куда больше Рудо беспокоился за тем, кого он был вынужден оставить на этом свете. Фалька и Освин... Что же с ними станется, если он, Рудо, бросит их в одиночестве? Кто их защитит? Кто поможет найти безопасный дом? Кто, в конце концов, подбодрит их в трудное время и подставит плечо, когда это будет необходимо...?
Вдоволь наглядевшись на звезды, но так и не найдя ответов на все мучившие его вопросы, Рудо, сгорбившись, улегся под кроной одной из стоящих чуть поодаль от рощицы деревьев — так, чтобы не заходить в лес, но, в то же время, смутно различать силуэты своих родных, устроившихся на ночлег в глубине зарослей. С такого расстояния, он не мог понять, спят они или бодрствуют, молчаливо наблюдая за его темным силуэтом на ярко освещенной луной опушке. Наверное, они все-таки спали...
Устало прикрыв глаза, Рудо вслушался в тихий шепот ветра у себя над головой. До чего же тихая ночь... Как жаль, что Аме и Флинн не могут ее увидеть. С другой стороны, они могли уже очень скоро встретиться друг с другом. Разве это не потрясающе? Снова встретить своих горячо любимых детенышей, которых некогда так глупо потерял? И не только их — там, по другую грань мира, его терпеливо ожидали мать, отец, родные братья и сестры... Все они умерли так рано, но он по-прежнему ощущал их присутствие рядом с собой. Наверное, когда он умрет (если он все-таки умрет), он будет точно также следовать за Фалькой и Освин, оберегая их, точно светлый дух-хранитель.
Кто сказал, что смерть — это конец?
Откуда-то из темноты раздался тихий, едва уловимый звук — может быть, всхлип, а может быть, просто тяжелый вздох. Рудо тут же открыл глаза и вновь тревожно уставился в темноту зарослей.
"Не нужно плакать, Освин... Ты ведь знаешь, я не могу выдержать твоих слез," — с трудом поборов в себе никогда не спящий родительский инстинкт, Рудо заставил себя глубоко вздохнуть, успокаиваясь... а затем неожиданно для себя самого негромко, мурлычаще запел. Его хрипловатый, но ласковый голос звучал в едином дыхании с ветром, шелестящим в густой траве, и, кажется, даже звезды перестали мерцать так холодно и ярко, прислушиваясь к колыбельной. Когда-то, эту самую песню пела для маленького Рудо покойная Утаму... кажется, эти простые и теплые слова навеки врезались в его память.
— Не надо плакать, не грусти,
Меня покрепче обними,
Тебя согрею я, успокою,
Не плачь, прошу,
Ведь я с тобой...
Ты в сердце у меня,
Да, в сердце у меня...
Теперь ты часть
Души моей
Навек.
Моя родная, будь сильна,
У нас с тобой —
Одна судьба.
Пока я рядом, здесь,
В моих объятиях,
Найдешь ты смелость
И покой.
Ты в сердце у меня,
Да, в сердце у меня,
Теперь ты часть
Души моей
Навек.
Ты в сердце у меня,
Я — в сердце у тебя,
Теперь ты часть
Души моей...
Навек.