Мисава переменилась, словно его вопрос затронул какую-то глубокую личную обиду и неприязнь, выношенную и созревшую. Грей тут же пожалел, что спросил - львица снова заулыбалась, но в этой улыбке он не увидел и тени былой теплоты, словно ровную гладь озера возмутил упавший камень.
- Тебе не понравится мой ответ, - произнесла она, - я не люблю прайды из-за львов.
Грей выгнул бровь в изумленном замешательстве - что?... Это походило на бред больного и никак не укладывалось в рамки возможного, а уж когда Мисава угрожающе приподнялась, нависая над собеседником, тому стоило большого мужества не поддаться страху. Вместо этого он остался на месте, втягивая голову в плечи и выдерживая ее тяжелый взгляд: тон львицы был похож на тот, которым обычно задают пару простеньких вопросов в стиле НКВД и Святой Инквизиции.
- Я имею в виду, самцов. Я привыкла добывать пропитание самостоятельно. И в мои планы вовсе не входит то, что какие-то гривастые нахалы будут жрать добытое мной, не давая ничего взамен, кроме призрачной защиты от теоретически возможного нападения какого-нибудь другого прайда.
Да уж, в своей недолгой жизни Грей с таким мировоззрением еще не сталкивался. Хотя, собственно, что он знал о жизни в прайде? Только с рассказов, что львицы охотятся, а львы защищают территорию. Его же взгляды не могли похвастаться патриархальностью - да он просто и не мог мыслить иначе. В его жизни мама была ему и за мать, и за отца, защищала его и кормила, а потом он сам стал выполнять и ту, и другую роль, и добывая пищу, и защищая подопечного ему брата. Лишь только он повзрослел, добыча пропитания стала для него насущной необходимостью и обязанностью. Так что едкие слова Мисавы о "гривастых нахалах" (с) отозвались у Грея справедливым и наивным негодованием - ну не все же львы такие!
И словно в ответ на его мысли Мисава смягчилась, вернувшись на свое место, на ее губах играла добродушная улыбка:
- Признаться, я уже решила, что и ты из таких. Это как раз тот случай, когда я рада, что ошиблась.
У Грея на физиономии зацвела такая улыбка, что казалось, морда вот-вот треснет, причем явно было, что он изо всех сил старается не улыбаться и вообще смущен:
- Да, я... - мялся он, довольный, как тюлень в банке с прибалтийскими шпротами, с неловким обожанием глядя на Мисаву. - Один и еду всю жизнь добываю сам. - взяв себя в лапы, посерьезнел он, но улыбка все равно упорно лезла на губы.
Это же... чертовски приятно, когда такая... такая... женщина! признает, что ты вовсе "не такой, как все". Да ради этой фразы любой самец пойдет на слона с одной лишь храброй глупостью в арсенале - море по колено, горы по щиколотку, все враги сразу кажутся мелкими, беды - незначительными, и все осуществимым, лишь бы она дальше улыбалась так же тепло... и только тебе.

- Молодец, - теплая похвала Мисавы легла на душу легко и приятно, - я когда-то жила в прайде. Очень давно, в детстве. Когда я выросла, я быстро поняла, что не создана для этого.
- Самодостаточная... и независимая. - подытожил серый, с улыбкой глядя львице в глаза. А что он мог рассказать о себе? Ничем таким особенным он похвастаться не мог, да и не хотел делиться своим... пережитым. Уж слишком рано свалилось на загривок бремя одиночной жизни и ответственности. Не за себя, а за других. И цели были не свои, а чужие.
Так что несмотря на довольно молодой возраст перед Мисавой представал нормальный самец, умеющий брать на себя ответственность и считающий нытье и слабость непозволительной роскошью. Поэтому Грей и умолчал о том, что видит в прайде и существенные плюсы. Хотя чувствовал, что рассказать что-то нужно, хотя бы для того, чтобы поддержать разговор.
- Ясно. Тебе хотя бы есть, с чем сравнить. - усмехнулся он. - Я родился у одиночки и никогда в прайде не был, так что... - взгляд сделался лукавым. - Могу с чистой совестью заявить, что ни одна львица не пострадала.
Он широко и от души улыбался, словно светился изнутри... и чувствовал, что внутри что-то назревает.