Зеленая трава под лапами была таким непривычным, почти невозможным явлением, которое скорее казалось сном, чем явью. По крайней мере, конкретно для львицы, ведь она родилась среди бескрайних снегов и просто не привыкла видеть зеленую траву и трогать мягкую землю. Привыкла, что земля всегда твердая, промерзшая вечным холодом, а трава, если ты и сможешь добраться до нее через толщину снега, грубая и желтая, мало походящая на ту, на которую сейчас смотрела Марид. Тут был снег, но с рассветом он, вероятней всего, растает, превратившись в грязные лужи.

Она шла не очень долго, но почему-то лапы заметно ныли. От перемен? Может быть, дочь Севера не хотела об этом думать. Вообще ни о чем не хотела думать, ушла специально подальше, чтобы побыть в одиночестве. Бэрри последнее время слишком занят, быть подле него и смотреть на этот меховой белый шар, именуемый Нилсин, не было совсем никакого желания. Скорее хотелось вцепиться в морду всеми когтями и окропить снег свежей кровью. Но Марид никогда этого не сделает. И не потому, что боится правосудия, а потому, что боится потерять самого дорогого льва в своей жизни. Сказать ему об этом? Нет. Бэрри ненавидел нытье, ненавидел жалобы, так что это только усугубит и так хреновую ситуацию Марид. Поэтому она решила прогуляться ночью одна, чтобы проветрить голову и привести мысли в порядок.

К сожалению или к счастью, но одной побыть ей так было и не суждено. Она еще издалека заметила белый комок шерсти с дополнением в виде хвоста, который априори тут не мог находиться один. Почему? Ну потому что это был маленький львенок, который не так давно стал жевать мясо и которому еще следовало греться об живот матери и отца. Марид не особо хорошо ладила с детьми, но эта малышка, судя по окрасу, была одной из Ходоков. Или, по крайней мере, очень походила на них внешне. Потерялась? Заблудилась? Бросили? В конце концов, не день и не вечер, а уже глубокая ночь, время, когда котята давно спят сытые и в тепле. Бросать маленькую сестру на произвол судьбы львице просто не позволили бы мозги и сердце.

Медленно и нарочно громко, чтобы львичка издалека увидела и почувствовала ее приближение, Марид двигалась вперед, игнорируя сонных копытных, которые паслись неподалеку. В львенке они явно не видели никакую угрозу.

- Эй, белые уши, - не зная, как обратиться к ребенку, негромко сказала львица, когда подошла достаточно близко, - ты что здесь делаешь? Как-то поздно для прогулки, не находишь?

«Как-то грубо вышло… Испугается сейчас еще.»

- Как тебя зовут?

Марид плохо умела ладить с детьми. Она в принципе плохо ладила с теми, кто не представлял ей интереса, не считала должным тратить свое время на разговоры или еще что-то, что не принесет пользы. Или выгоды. Конкретно в этой ситуации не было ни пользы, ни выгоды, даже банальной тишины, в поисках которой львица и покинула свое место ночлега. Она глубоко вздохнула, оглядывая этот белый комок шерсти и слез. Ну и вот как сейчас можно уйти и бросить ее одну? Ночь, всяким тварям не спится, а малышка вряд ли сможет постоять за себя. Вон, ее даже ходячий ужин не боится.

- Эй, ну не плачь, - львица неуверенно обняла ее правой лапой, ободряя и заодно грея. Если ее мать действительно не вернулась с охоты, то, к сожалению, вывод напрашивается сам собой - снега навсегда поглотили ее тело. Причин было много и сейчас ни одна из них не имела никакого значения. Даже Ходокам иногда бывает трудно противостоять характеру севера, если ты хоть немного покажешь слабину, то дорого поплатишься. - Все будет хорошо, белые уши, со мной тебе бояться нечего.

Марид снова вздохнула. И вот что теперь делать с этим белошкурым чудом, так внезапно свалившимся ей на голову? Первым делом нужно было обогреть ее. Львицы долгое время греют своих котят, пока их шерсть не станет плотной и жесткой, потому что иначе они просто умирали от холода. Дочь Севера обошла котенка и легла так, чтобы ветер не задевал ее и чтобы та оказалась между ее передних лап. Как нужно было правильно греть? Марид мало в этом смыслила, точнее не смыслила вообще, повиновалась лишь инстинктам и банальной логике. Сейчас, ночью, она мало что могла сделать, да и по-хорошему Бадрию стоило представить прайду или, как минимум, Бэрри. Но не сейчас, позже.

- Ты слышала что-нибудь о Белых Ходоках, а, белые уши? - Марид решила отвлечь котенка от дурных мыслей разговорами, прижимая ее к себе покрепче. Разговаривать о пропавшей матери или о прошлом было не лучшей идеей, ведь львица хотела успокоить, а не довести котенка до истерики и новых слез. - Если ты захочешь, то я могу взять тебя с собой. Ты очень даже сойдешь за одну из наших, вряд ли кто-то будет против юному пополнению. Что скажешь?

Холодный ветер трепал холку львицы, точно пытаясь пробраться сквозь плотную жесткую шерсть, но для Марид это было не более, чем легкое дуновение. Она выросла среди суровых снегов, где обычный лев просто бы окочурился в первые же сутки, а его внутренности превратятся в куски льда, остекленев. На границе нередко находили замерзших львов и прочих животных, которые забрели в снега по ошибке и не смогли выбраться, заблудившись в белой мгле. Немного жуткое зрелище.

На слова львенка белая львица усмехнулась. Ее, Марид, уже с такого возраста посвящали в тонкости религии, едва она научилась твердо стоять на лапать и не пахать носом снег при каждом шаге - учили драться. Нет, то были вовсе не детские драки львят, где они пищали и таскали друг друга за уши, а весьма серьезные и порой жестокие тренировки. Немного смешно было смотреть на Бадрию, которая, судя по всему, не умела ни драться, ни защищаться, так еще и про религию толком не смыслила. Но Марид быстро словила себя на мысли, что, наверное, львята в ее возрасте и не должны знать подобное.

- Белые Ходоки? - переспросила Марид, чувствуя, как ее морда расплывается почти что в злорадной усмешке. Она вовсе не хотела напухать ребенка, это было инстинктивно. - Это, белые уши, гордые и сильные львы, единственные, кто может выжить в суровых условиях вечной зимы. Нам нет равных, тем более на своей территории. - Она хмыкнула, несколько раз хлопнув белым хвостом по земле. - Я хочу представить тебя кое-кому, но для начала тебе нужно поесть. Ты явно очень давно ела последний раз, да?

Снежный алтарь——→>>
Во всяком случае, все прошло довольно гладко. Помолвка состоялась, даже несмотря на вызывающее поведение Яраны. Будь воля Бэрри, то он бы уже давно ее убрал со своей дороги, но делать слишком резкие движения, слишком вызывающе и неосторожно вести себя - себе дороже. Впрочем, можно и предположить, что все потуги Королевы Ночи сейчас бесполезны: Морлок уже давно принял решение перед Богами, а значит, от него он не отступится.

Теперь возникла еще одна проблема. Бастард прекрасно понимал, что Расмус что-то затевает. Шакалы бежали со стороны границ снежных территорий, но они могли там просто увидеть какого-то чужака и, посему, сообщить об этом своему покровителю. Бэрри даже не догадывался, что происходило в голове у эрилаза, а это его очень сильно тревожило. Отец, конечно, вряд ли сейчас будет действовать против своего сына, но то, что он делает сейчас, может обернуть против бастарда после.

Опасность и сложность была еще в том, что Расмус первый после Короля Ночи, а Бэрри - никто.
- Знаешь, я даже хотел было сначала прикончить дитя, которое ты привела к алтарю, - внезапно заговорил бастард, решив, что еще подумает о несуществующих проблемах немного позже; сейчас нужно думать о нынешних, - ему же было бы от этого лучше.

Бэрри прищурился. Он наблюдал за изгибами тела Марид, за ее аккуратной мордой и прелестными блестящими глазами. Когда он будет супругом Принцессы Ночи, то, наверно, уже не сможет больше вкусить плоды любви с этой прелестной девочкой, не сможет сходить вместе с ней поохотиться. Во всяком случае, пока жив Король Ночи.

- Ты правильно поступила, что не оставила ее одну и привела к Морлоку, - продолжил говорить Бэрри, - она пригодиться нам. Если она станет твоей воспитанницей, то ты сможешь вырастить для нас прекрасную преданную белую сестру.

Бастард замедлил свой ход, а потом вовсе остановился рядом со своей спутницей, но несколько позади от нее. Он перекинул лапу через спину самки, по-хозяйски ухватил ее за холку и потянул на себя. Бэрри не собирался брать Марид прямо сейчас, но ему очень нравилось играть с ней, ласкать ее, и реакция львицы после этого вызывала в нем эйфорию наслаждения и приводило в неистовую бурю энергии.

Отредактировано Бэрри (6 Апр 2018 12:34:55)

Что ж, произошло много событий и некоторые из них упрямо выворачивали желудок львицы, всеми силами пытаясь показать миру содержимое ее широкой души. Или это было просто огромным желанием перегрызть пару глоток, пропитав белоснежный снег в алой крови. Судить было крайне трудно.

Потеряшку - «Белые уши», как назвала котенка сама Марид при первой встрече, - пришлось отвести к остальным. Скрывать ее было невозможно, да и глупо. Львица не знала что будет, но надеялась на лучшее, ибо им нужны были верные лапы и когти в будущем, а лучше всего их воспитывать с самого раннего детства, даже если это не чистокровных Ходок. И все же, она была рада, что все обошлось наилучшим образом. Церемония, на которой принимали Бадрию, прошла на удивление спокойно, ну а сама Марид поставила себе мысленно галочку приглядывать за Белыми ушами. Никогда не испытывала особой любви к котятам, не знала как правильно стоит с ними обращаться, но к этой хотелось проявлять какое-то тепло и заботу, по крайней мере, по мере своих сил. В конце концов, нянька из Марид, прямо скажем, так себе.

Правда сейчас малышки рядом не было и львица решила не забивать себе этим голову, к тому же у нее были мысли куда серьезней. И над ними она очень хотела поразмышлять.

Рано или поздно это должно было произойти, но Марид всегда оттягивала собственные мысленные дискуссии, убеждала себя, что до церемонии еще далеко и, кто знает, как все повернется. Надеялась, что что-то может сорваться. Глупая. Наивная. Самые худшие и отвратительные мысли теперь стали явью - Бэрри обручен. Да с кем! О, у Марид каждая кость в теле начинала ломить, когда она представляла перед собой мелкую слащавую девчонку, не способную даже драться нормально, но при этом все готовы носиться с ней, как с обритой страусиной задницей. Принцесска была даже не чистокровной, грязный плод смешенной крови. Шерсть дыбом вставала от отвращения. Но отношения к ней это не меняло, а все почему? Потому что она внучка Морлока?! Нечестно, что некоторые пробиваются всеми честными и нечестными способами, а некоторым все преподносят к лапам и еще голову преклоняют в знак повиновения.

Ее это бесило.

- … если она станет твоей воспитанницей, то ты сможешь вырастить для нас прекрасную преданную белую сестру.

- А? - тряхнула головой Марид, только сейчас сообразив, что Бэрри обращается исключительно к ней. Секунду помолчав, анализируя услышанный обрывок, львица поняла, что речь идет о Белых ушах. Кивнула, поведя плечами и разминая их. Ей нужно успокоиться. - Да, я тоже так думаю. Она еще маленькая, но именно поэтому ее можно многому научить. Я возьмусь за ее обучение, когда весь бедлам утихнет.

Мысленно вернуться к помолвке ей не позволил сам Бэрри, притянув к себе за холку до легкой боли. По лопаткам Марид поползли мурашки, она медленно втянула носом запах льва, ощущая, как он огнем разносится по глотке и оседает сладковатым вкусом на языке. Во рту собралась слюна. Не хотела, не могла делить его еще с кем-то, готова была задушить и разорвать невестушку собственными когтями, если бы это принесло хоть какую-то пользу. Но Бэрри не одобрит. Да и это ничего не исправит. К сожалению.

Медленно приближая свою аккуратную, вытянутую морду к морде бастарда, Марид абстрагировалась буквально от всего мира, как вдруг… Ее правое ухо дернулось на почти неразличимый посторонний звук. Любая другая бы львица просто проигнорировала, но не она. Резко развернув голову, навострила уши, взглядом ища источник звука.

- Ты это слышал? - негромко спросила она, слегка повернув голову в сторону льва, но взглядом по-прежнему вглядываясь в горизонт.

Было ли ему страшно? Да до усрачки. Мог бы - обоссался бы на месте, но всё так замерзло, что большинство частей тела уже не ощущались. Удивительно, как несмотря на все те слои шкуры (и жира), на яркое солнце, несмотря на это всё Марк с каждой минутой пребывания в белоснежной пустыне чувствовал себя все хуже. Челюсть ходила ходуном, а постукивание собственных зубов, казалось, было единственным источником шума вокруг. Марк попытался в очередной раз позвать на помощь - на этот раз уже даже не для Арона, а для себя - однако он так и не понял, удалось ли ему издать хоть какой-то звук.

Марк даже двигаться не хотел, он застрял на месте, глядя то в одну сторону, то в другую, надеясь, что в одночасье на него снизойдет теплая благодать. И знаете что? Кажется, это случилось. Когда голова самца в очередной раз повернулась, выглядывая хоть какой-то ориентир, Марк заметил две белоснежные фигуры, приближающиеся к нему. Без каких-либо раздумий лев двинулся вперед, прямо к ним, все силы приложив на то, чтобы сделать это как можно быстрее.

Забавно, как многое может сделать надежда в столь отчаянные времена. Она дала ему сил, желания жить дальше, а главное, впервые за столько времени одиночества и холода, Марк почувствовал искреннее счастье, принесшее легкую оттепель. С туповатой улыбкой он добрался до белоснежной парочки - самца и самки, и ни о чем не думая, Марк бросился к ним в объятия. Тепло чужого тела сейчас было его единственным спасением, и Марк издал громкий отчаянный стон. Ему этого тепла было, конечно же мало, да и не факт, что гости слишком уж обрадовались такой вот ласке, позволяя какому-то чужаку прикасаться к себе. Но даже те мимолетные прикосновения были уже чем-то. В конце концов, сейчас лев был настолько рад, что ему было плевать, если его оттолкнут прямо в снег. Он больше не был один, сейчас ему помогут, а потом помогут и Арону.

- Спасибо! О, спасибо, спасибо! - Марк благодарил незнакомцев просто за то, что они оказались в нужном месте, в нужное время. Такие вопросы, как почему, зачем и откуда его совершенно не волновали. Не будь он настолько ошалевшим от холода, Марк бы наверняка мог заподозрить что-то неладное... Впрочем, вряд ли. Если ему хватило ума бежать за помощью в бесконечную пустыню снега, то вряд ли бы он додумался до того, что местные обитатели - не самые обычные львы, - Помогитепжалста, прошу, помоги... Х-холодно. Друг в беде... Я...

Попытки рассудительно объяснить причину своего нахождения в этих местах значительно осложнялись дрожью во всем теле и голосе, да и общей ломотой и ослабленностью. Однако Марк, несмотря ни на что, смотрел внимательно на этих двоих своими карими глазами, полными восхищения, ведь ему всё еще казалось, что перед ним благородные спасители, которые в лепешку расшибутся, но помогут заблудшему путнику.

Раздражение Бэрри почти мгновенно переросло в любопытство: ему не всегда удавалось наблюдать за тем, как какой-то южанин с невероятной радостью бежит в объятия белой смерти. Насколько сильно он впал в отчаяние, что позабыл все правила хорошего тона на чужих территориях?

- О, а ты совсем замерз, - вполне дружелюбно пробормотал лев, чувствуя, с какой интонацией говорил чужак. Между делом, Бэрри оценивал его силу и возможности: незнакомец являлся достаточно крупным самцом несмотря на собственное происхождение, но он сейчас был слишком слаб, а бастард все же выше и сильнее его. Кроме того, его милая Марид отличалась весьма крепким и выносливым телом, поэтому, пожалуй, при желании сейчас могла бы убить этого льва в одиночку.

- Разумеется, - Бэрри расплылся в улыбке на слова львицы, не стесняясь показывать весь своей набор крепких зубов в пасти, - мы часто находим здесь усталых путников и помогаем им вернуться домой.

Лев на долю секунды замолчал, обдумав слова незнакомца о том, что неподалеку находится его друг. Две добычи в один день – это, пожалуй, слишком сильное везение, но он не хотел бы растрачивать силы попусту. Впереди его ждало очень много испытаний, ведь самец не забыл о своей помолвке с внучкой Короля Ночи и, конечно, о том, что он вынужден ей преподнести подарок. У него, к слову, уже кое-какие мысли появились на этот счет.

- Твой друг находится в таком же состоянии, что и ты? – спрашивает бастард, подставляя южанину плечо с другой стороны, - нам надо срочно отвезти вас в теплое место.

«Какие же вы все-таки жалкие», - с долей омерзения подумал лев. Он ничего не имел против южан по сравнению со своими белыми братьями и сестрами, но презирал их за слабость и даже в какой-то мере трусость. Они так боялись смерти, боялись подвергнуть лишний раз себя опасности, боялись любых внешних раздражителей, что иной раз Бэрри искренне удивлялся, как они вообще способны были доживать до взрослого, а то и преклонного возраста.

Необходимо было затащить этого глупца хотя бы в ближайшие заросли, чтобы спокойно начать веселье. Бэрри еще не забыл, что этот чужак лишил его возможности насладиться телом прекрасной кошки, но зато, кажется, бастард, совсем отдавая себя осторожности, уже начал забывать сладкий запах крови и мучительные вздохи своих жертв.

Отредактировано Бэрри (4 Июл 2018 20:35:26)

Наступил вечер. И, несмотря на то, что небо было ясное, и снег искрился в лучах солнца, холод все сильнее стискивал заблудшего путника в своих объятиях. Бастард уже знал, что чужестранец не сможет активно сопротивляться.

Ветер был всему виной. Это он обрушивался на львов со страшной силой, кусал их, щипал им носы и лапы. Это ветер поднимал вверх и кружил искристый снег, который оседал на шерсти южанина, но уже не таял на шкуре цвета песка. Бэрри и Марид растворялись в этом белоснежном вареве, и только Марк все еще делал отчаянные попытки выбраться из этого ледяного ада.

- Да ты, брат, совсем окоченел, - бормотал бастард, не обращая внимания на плохо связанную речь самца. Сколько таких южан Бэрри уже ловил в этих горах? Скольких уже львов Края Вечной Зимы преподносили Ходокам в качестве особого дара?

Марид, чья белоснежная шкура никак не соотносилась с ее демоническим началом внутри, сладко ворковала гостю дорогому о том, что они непременно помогут ему. Голос самки манил южанина все дальше, а тот, как заведенная игрушка, послушно шел за ней. Сложилось впечатление, что Марк сам вел себя на верную гибель.
Но в Ходоках нет жалости. Они – демоны, они – посланники Хельхейма, они – кровожадность, длань Одина и его наказание неверным. Они вершители судьбы южан, они их гибель и они их хозяева. Сильные звери, призванные отбирать для Одина лучших воинов. Сильные звери, призванные убивать ради убийства. Пить кровь ради крови.
Как только Бэрри заприметил ближайшие заросли, морда его переменилась: глаза сузились почти до крошечных серых точечек, которые сливались с шерстью; грива, раздуваемая ветром, поднялась ввысь, делая льва визуально больше и страшнее; лицо все сморщилось, брови почти надвинулись на глаза, и только безумная улыбка, широкая и демонстрирующая почти идеальные зубы, была единственной, что можно было назвать гладким на морде этого Ходока. 

Бастард даже не совсем понял, когда Марк очутился в ловушке; сзади льва не пускали кусты, а спереди стояли взрослые самка и самец, которые сейчас были куда сильнее, чем их замерзший спутник. Его мысли уже занимала расправа, а предстоящий привкус крови и стоны жертвы опьяняли Ходока. Белым дымом Бэрри окутал тело Марка, шепнув последнему на ухо: «готов согреться?».

Послышался гулкий звук упавшего на землю тела.

- Моя милая,- наконец почти торжественно подал голос Бэрри, с большим любопытством рассматривая свою жертву, распластавшуюся на снегу, - что тебе сегодня по душе?

И глаза бастарда аж засверкали от ответа его белоснежной любовницы; однажды, они уже отрывали лапы льву в самом прямом смысле, но теперь было предложение куда оригинальнее и веселее, особенно, когда вид данной пытки будет проводиться на еще живой добыче.

Лев предполагал, что Марк будет сопротивляться, поэтому ударил его еще раз, наваливаясь на самца весом всего своего тела. Пока южанин отчаянно пытался выбраться, Бэрри с упоением смотрел на то, как милая аккуратная мордочка Марид обретает вид бестии. Он с неподдельным восхищением видел, как эти зубы впиваются в нежные лапы самца, он почти с довольным улюлюканьем выразил эмоции, когда послышался хруст. Окончательно самец вступил в экстаз, когда львица подняла голову с окровавленными губами.

Но в экстазе Бэрри уже не имел вид безумца, разум которого затуманивался; напротив, пелена с глаз льва будто бы сошла тут же, уступая вид существу самому серьезному и щепетильно подходящему к делу, которое требовало максимум сосредоточенности. Даже отчаянный крик Марка, леденящий душу кому-либо другому, не мешал самцу, полностью углубившемуся во все азы искусства убийства, продолжить действо, начатое Марид. Самец с упоением вонзил клыки в задние конечности льва, с силой надавливая зубами. Он чувствовал горячий вкус крови на языке, а чтобы усилить воздействие на жертву, чтобы заполнить пасть красной жидкостью, сомкнул челюсти еще сильнее, сжимая плоть льва. Резкий рывок.

- Упс, - с нескрываемой издевкой проговорил лев, выплевывая хороший шмат плоти, - прости, друг мой, это вышло случайно.

Голова кружилась. Бастард поднялся на лапы, рассматривая льва, который больше не может ходить. Но самцу все еще было чего-то недостаточно: он с большой задумчивостью обошел Марка с одной стороны, потом – с другой, а затем остановился возле передних лап южанина. Тот, кажется, замер на какой-то миг, явно борясь с невыносимой болью, что парализовала его лапы. Но этого все еще не хватало.

- Успокой его, - холодно сказал лев подруге. Обычно подобные изощренные пытки Ходоки устраивали южанам, которые несли какую-то ценную информацию с собой, но не желали ей делиться; такие же пытки, если не еще страшнее, проводились на продажных Белых братьях и сестрах, которые изменили традициям своего клана.

Эта же была пытка ради пытки.

Когда Марид легла рядом с дрожащим львом, Бэрри показалось, что морда ее выражает все сострадание, которое только могли испытывать Ходоки. Он всегда удивлялся ее таланту играть; она так ласково и так сердечно успокаивала жертву, чтобы эта жертва кричала еще сильнее, когда спутник ангела выворачивал тело этой невинной души наизнанку. Иногда даже в буквальном смысле.

Кажется, что на какой-то короткий миг все затихло. Слышен и ощутим был только ветер, который по-прежнему колол львиные носы и по-прежнему уныло затягивал свою похоронную песню. Скольких львов Края Вечной Зимы погребли под своим снегом? Для скольких из них эти территории стали вечной снежной могилой? Бэрри никогда об этом не задумывался, хотя любой бы другой Ходок сказал, что кровь впитается в снег, а Один примет эту жертву.
Бастард вдруг усмехнулся; он медленно поклонился перед Марком почти до самой земли.

- Надеюсь, что тебе тепло, наш славный друг, - один серый глаз, повернутый к Марку, округлился вдруг до неузнаваемых размеров, а та же широкая ухмылка расползлась почти на все лицо бастарда, - но поверь, это еще не предел. Ты ведь сможешь согреть и нас, правда?

Лев опустился на землю, ухватив зубами южанина за лапу в области колена. Он надавил на него не сильно, но достаточно для того, чтобы несчастный лев начал вырываться, предчувствуя очередную беду. Бэрри, однако, не торопился. Он даже лег на землю (не выпуская при этом конечность из пасти), аккуратно сложив возле себя собственные лапы и поглядывая маленьким серым глазом не несчастную жертву, которой Марид что-то нежно лепетала на ухо.

Снова тишина, которую нарушал лишь легкий шепот и ветер, приносивший снег в это страшное место, которое уже было обагрено кровью не раз. И в эту тишину, в который раз уже, врывается душераздирающий крик, распугивающий даже некоторых птиц вокруг. Кажется, что этот крик услышит обязательно даже тот самец, спутник южанина, оставшийся в глубоком одиночестве у Дороги Праха.

Кровь хлещет и впитывается в белоснежное покрывало. Бэрри довольно поднимает голову, рассматривая вздрагивающую жертву. Марид почти одновременно с действиями бастарда выдрала льву одно из ушей. А сын Расмуса не выпускал лапу из своей пасти, играя с ней, как шакал с косточкой; ходок знал, что Марк все равно уже это вряд ли почувствует.   

- Ты такой скучный собеседник, - снова доносится до южанина слова самца, - поговори с нами хоть немного.

Бэрри встает со своего места и переходит ко второй лапе. Марк, все еще находящийся в сознании, очевидно, понимает, что его ждет, а потому делает последний рывок для того, чтобы освободиться и даже попытаться ударить врага. Однако ему это не удается: его взмах лапой больше похоже на шкурку, которую змея бросила во время линьки. Бескостная и болтающаяся оболочка, которая вскоре затеряется, зарастет травой под летними дождями и палящим солнцем.

- Так жалко, - Бэрри одной лапой наступил на другую конечность льва, с силой надавливая на него. Больно. Гигант знал, что это больно, - жалкий трус. Ты даже с погодой не смог справиться, а что говорить о нас?
Ходок закипал. Ходок снова бросался с головой в тот темный мир, в котором он жил с самого своего рождения. Его разум, до этого момента будущий в полном здравии, снова заходил за слепую жажду убийства. За то, чтобы вывалить всю ту тьму на эту землю, на этого льва, на этот снег, кружившийся вокруг долины.

Раздается еще один хруст. Зубы бастарда смыкаются на второй лапе южанина, вырывая тому коленную чашечку. Осталось еще две. Ему осталось вынести еще два таких укуса.

Бэрри забывает о том, что Марк истекает кровью и может умереть раньше, чем бастард наиграется с ним. Но об этом не забывает Марид, которая аккуратно ластится к своему любовнику, зная, что таким образом вновь приведет его в чувства; затем кошечка быстро и без лишней суеты проделывает то же самое, что делал Бэрри с третьей лапой, а затем и с четвертой.

Жертва была больше не в силах сопротивляться и даже, кажется, она скоро больше не будет способна и на крик.
- Это еще не все, - требовательно сказал Бэрри, - этого недостаточно.
Он хватает переднюю лапу самца, с силой дергая ее в противоположную сторону, чем она есть.
- Даже не думай умирать, - хмыкнул лев, несильно толкая Марка в бок, - я еще не закончил.
Но Бэрри видел, как его жертва медленно закрывает глаза. Теряет сознание или умирает?

- Я сказал не умирать! - взревел Ходок, хватая зубами другую конечность льва и дергая ее назад. Он вдруг наклоняет голову к Марку, упирается лбом ему в лоб, всматриваясь в его потухающие глаза, - ты слабак! – шепчет Иной, мягко похлопывая льва по плечу, словно давнего товарища, - слабак…
Взгляд Марка на минуту вновь обретает признаки жизни, потому что Марид заканчивает дело, начатое Бэрри. Ходок усмехается, выпрямляясь над своей несчастной жертвой, и смотрит на Марид, на распластавшееся тело, словно то было какой-то постилкой в пещере у королей.

- Нужно еще. Нужно содрать с него шкуру. Сейчас.

Хуже, чем это предложение, для льва просто быть не могло. И все же Марку повезет, если он успеет к тому моменту встретиться с Айхею.

Никто не обратил внимания на то, как быстро день сменился вечером, а вскоре и вовсе пойдет в ночь. А если и заметили, то не придали этому особого значения, даже Марк, которому подобное изменение было особенно важно. В наступающих сумерках видеть стало еще хуже, а кусачий холод пронизывал тело уже насквозь, по ощущениям так вообще казалось, что он вот-вот лишится способности двигаться, а вместе с тем её лишатся и все его органы.

A lonesome star in a bitter sky

Лишь чудо помогало Марку держаться на лапах. Неизвестно, кому он был обязан этим. Быть может, звездам, что, как говорила мама, являются воплощением прошлых жизней великих королей? Марк в надежде поднял голову в небо, но ничего. Еще не ночь, но даже вечером нередко на небе тускло мелькают приходящие в ночное царство звезды. А сейчас не было ничего. При столь чистом и ясном небе ни один король прошлого не обратил свой взор на одинокого Марка.

I hear the hungry ghosts calling out in the night

Тогда, быть может, стоит обратиться не к небу, а к чему-то более приземленному? Но вокруг также ничего не было. Даже белоснежные Марид и Бэрри сливались со всем, и Марк их, кажется не заметил. Он лишь чувствовал холод, да и не самый обычный. Это не был тот жгучий холод снежного ветра, этот холод был леденящим, и от него Марк почувствовал резкий приступ паники. Ему показалось, будто кто-то окликнул его. Показалось ли? Вдруг резко в очередном порыве ветра Марк увидел два львиных очертания. Вполне возможно, что это были все-таки Бэрри и Марид, но Марк их не признал. От ужаса картины, представшей перед умирающим разумом, самец сделал резкое движение – отпрыгнул в сторону, несмотря на все страдания, что испытывал его организм.

Just a couple victims of this brutal reprise

Кто были эти призраки? Для чего они нужны Марку? А для чего нужен был он им? Их голос эхом отдавался в голове самца, перемешиваясь с ветром, и в какой-то момент он, кажется, распознал их просьбу. Беги. Спасись. Не надо. Холод. Друг. Враг. Поздно. Пора. Скоро. Иди. Свет. Что они говорили? Что это значило? Марк чувствовал, будто с ним пытались связаться те, кто был здесь до него. Некто, кто уже знал, к чему все идет, но они никак не могли донести до заблудшего льва весь ужас ситуации, в которой он оказался. Он чувствовал их беспокойство, даже страх. Может ли призрак бояться? А глюк? Или же это боялся сам Марк, и его мозг лишь проецировал собственные ощущения на порывы ветра, что он представлял блеклыми фигурами других львов? Предыдущих жертв этих земель.

Им было больно. Они не хотели, чтобы так получилось. И Марк не хочет. Он хочет жить. Ему нужно жить. Ему есть зачем и для кого жить. Он не позволит себе присоединиться к этим призракам, он им не нужен, и они это знают, он это знает. Но Жизнь распорядилась по-другому.

Am I strong enough to let things just die?

Бам.

Глухой тяжелый звук эхом раздался над бесконечным заснеженным полем, словно колокол посреди кладбищенского молчания. Тело Марка вмиг окоченело, стоило его морде соприкоснуться с сугробом и глотнуть немного ходоковского снега. Медленно он приподнял голову, поднимая тяжелый взгляд на Бэрри, но он так его и не увидел. Лишь демон расплывчатой картинкой предстал перед его взором.

I fight and I fight

Страх подпитывал его. Марк, конечно, никогда не был храбрецом, но он бы и никогда не обозвал себя трусом. Может, зря. Он слышал голос Бэрри, и тот вселял в него ужас. Он также слышал и голос Марид, что некогда согревал самца. Однако ласки в этой интонации более не было, как раньше. Не успел Марк осознать смысл сказанного белоснежной львицей, как он почувствовал жгучую боль, и она пробудила его.

Just to keep the spark alive

Марк был еще жив. Холод высосал из него много энергии, много желания и стремления к жизни, но он все еще был здесь. Он чувствовал, как его и без того ослабленная лапа дрожит в крепкой хватке Марид, и над серебряной долиной раздается громкий истошный вопль, ответа на которого не последовало. Перед глазами Марка промелькнуло яркое ничего – белая вспышка, несравнимая даже с ослепляющей белизной заснеженных земель этих холодных краев. А за ней резкая темнота.

But if there's nothing on the other side

Темнота, за которой ничего не последовало. Он умер? Похоже на то. Полная пустота: никаких ощущений, никаких мыслей, лишь тьма, обволакивающая все вокруг. И где же обещанная мамой счастливая жизнь по ту сторону? Где все те райские кущи, о которых столько зверей слагает хвалебные песни, просторы, к которым каждый так стремится попасть? Это место даже хуже тех зимних краев, откуда Марк только что и прибыл. И эта пустота, кромешная тьма и полное отсутствие абсолютно чего-либо отвращали гораздо больше, чем любая самая мерзкая и ужасная вещь в его жизни, чем Бэрри. По какой-то причине эта Тьма причиняла Марку гораздо больше боли, чем Марид и ее острые зубы.

Why can't I leave well enough alone and go to the light?

Был ли Марк готов окунуться во Тьму и покончить со всем?

Go to the light

Был ли он готов оставить позади себя все, что дарило ему эмоции? Пусть это было счастье, страх, печаль, веселье или даже боль.

Go to the light

Он сделал свой выбор. Марк очнулся.

A shadowy hand turns the page

На секунду это решение показалось правильным. Он вновь увидел Бэрри и Марид, он вновь ощутил поток мыслей в голове, почувствовал собственное тело. Он вновь смог закричать, когда его задние лапы оказались в пасти лицемерного садиста, и перед ним все снова заискрило беленой, он вновь ощущал, как на глаза наворачиваются слезы, он дрожал еще сильнее, лишь бы вновь это все почувствовать.

A dark theatre, move across the stage

И вместе с тем он сопротивлялся. Он не мог просто так отдаться этим двоим, и дело было не в них. Не в их предательстве, не в их наигранной жалости, не в его невезении, не в гордости и даже не в Ароне. Марк боялся. Какая бы жизнь ни была страшная, да даже если не брать в расчет конкретно сейчас, Марк не хотел с ней расставаться. Никто бы на его месте не хотел. И от того бы боролся, как борется и Марк. Впрочем, борьба его была жалким зрелищем, и по-настоящему боролся он, похоже, только в собственном разуме. В то время как Марк думал, что он больно хлопает Бэрри по морде хвостом, в реальности же он не мог им даже пошевелить. И ведь все равно это его почему-то двигало. Не давало ему окунуться в пучины Тьмы, что показалась ему несколько ранее. Страх был мощным фактором, и именно он спасал Марка сейчас от смерти.

Teeth like a cone, scrape against the sky

В очередной раз над Краями вечной зимы раздался душераздирающий вопль, который не просил о помощи и никого не звал, а лишь был материальным воплощением всей той боли, что испытывал сейчас заблудший самец. Сражение за жизнь – дело тяжелое и неблагодарное, а потому, стоило Марку прочувствовать остроту зубов Марид и Бэрри одновременно с разных сторон своего тела, как он вновь завыл подстреленным волком, таким образом лишь побуждая своих мучеников на продолжение кровавого мероприятия.

Feelin' alone in room full of life

Удивительно, как на грани жизни и смерти начинаешь сильнее задумываться о том, что же представляет из себя жизнь, чем когда ты весело и беззаботно скачаешь в наслаждении бытием, и при этом отказываешься его замечать. Нередко сетуешь на существование, проклиная его и мечтая о скорейшей смерти. Разве ли не это доказательство лицемерной сущности всего живого? И как иронично, что именно сейчас, когда Марк был в окружении двух живых тел, он чувствовал себя наиболее беспомощным и одиноким, гораздо более, чем когда он бесцельно скитался по бескрайним заснеженным просторам в поисках друга.

Stealing a few extra moments and fighting against time

Когда кажется, что хуже и быть не может, жизнь показывает тебе всю неправоту и наивность твоих мыслей. Именно поэтому сейчас Марк ни о чем подобном не думал. Он… не был огорчен. Не сожалел. Ему просто было больно. И это заряжало его каким-то извращенным позитивом, благодаря которому тело Марка, изувеченное и разукрашенное алой кровью, что так ярко сияла на фоне снега и белых шкур Бэрри и Марид, дышало. Оно жило. Назло этим тварям.

Pushed on and pushed aside

- Так жалок. Жалкий трус. Ты даже с погодой не смог справиться…

В то время как тело перестало ощущать что-либо кроме жжения, колик и ломоты, разум Марка работал особенно быстро. Он воспроизводил звуки настоящего. И прошлого. Но не будущего. Оно и логично: откуда в голове может взяться то, чего ты еще не слышал? Марк попытался представить голос своей возлюбленной, но слышал лишь Марид. А сын его говорил голосом Бэрри. Что ж, это явно не то будущее, к которому он бы стремился. Довольно странно, как на смертном одре его мозг, в попытках поддержать искру жизни в голове, предлагает Марку именно фантазию о семье, которую он, вообще-то, никогда не желал. Но громогласный голос Бэрри на секунду вывел самца из транса, после чего тот снова погрузился в это странное состояние головокружения и тумана.

I've changed my song to match each story, I've changed sides

Были здесь также и картинки прошлого. Будущего. Но не настоящего. Наверное, это от того, что веки его были опущены, и разглядеть можно было бы лишь всепоглощающую тьму. В этом состоянии Марк много думал о своих настоящих мечтах, в основном нереализованных. О нахождении брата. Клорекса. А затем и Арона. И тут в голову пришло осознание. Тяжелая пелена, принесшая с собой ощущение разочарования, отчаяния и в общем когнитивного диссонанса. И осознание это было связано с тем, что вся жизнь его есть, была и могла бы быть бесконечным поиском то одного зверя, то другого, то третьего.  Благородно, разве нет? Но темные мысли забрались прямо под шкуру льву, заставляя того медленно, но верно приходить к ответу на сей вопрос. Не были ли эти убеждения иллюзией, прятавшей под личиной благородных побуждений нечто корыстное?

Can I watch 'em as they fall when they finally try to stand

- Укажи мне дорогу на этой земле, полной позора

Женский голос был прав. И его позор заключался в том, что прикрываясь благородной миссией – будь то поиск брата или помощь другу – Марк лишь жил в свое удовольствие. Возможно, поначалу он и был искренен в своих мыслях, но постепенно он стал лгать не только другим, но и самому себе. И если вспомнить то, как они с Ароном искали Клорекса, разве можно все его раздражение, угрюмость и лень назвать благородством? И тут с уст Марка раздался смешок…

Redeem myself for everyone I've buried with these hands?

Смешок, больше похожий на кашель или гримасу агонии, с чем его несложно было перепутать. Но, признаться, Марк был бы даже рад, если бы Бэрри или Марид уловили эту насмешку и приняли ее на свой счет, как смешок над их потраченными усилиями и временем. Однако то было далеко от истины, Марк пока что был слишком погружен в самобичевание и осмысление пройденного пути, чтобы беспокоиться о задетых чувствах собственных убийц.  Ему гораздо важнее было осознать то, сколько он не сделал для тех, кем дорожил: для Арона, для брата, для мамы. Он даже вспомнил ту несуразную львицу, что любила его, а он так небрежно ее отвергнул. Кто знает, к чему могло привести ее разбитое сердце? Великое сожаление. Желание вернуться назад не для того, чтобы вновь жить, а чтобы поменять эту жизнь и сделать хоть что-то полезное. Но от осознания тщетности этой страсти Марк постепенно начал угасать…

I fight and I fight

- Сожми свою гордость и борись. Осуди свое застоявшееся сердце.

Марк сделал громкий хриплый вдох, после которого раздался беззвучный кашель. От истошного крика Марк был более не в состоянии издавать звуки, но это не мешало Бэрри пытаться развести его на предсмертный разговор. Марка это бесило. Разочарование в себе и собственной жизни быстро поглотило все те жалкие остатки радости и надежды в нем, и он вдруг подумал, а может Тьма не так уж была и плоха? Там он не чувствовал ничего, а сейчас ему было тяжело даже хмуриться, больно оскалиться в сторону этого мерзавца, что не просто издевается над ним и мучает, не говоря уже об убийстве, он воткнул ему коготь в спину. Марк презирал его за это. Ему так хотелось напоследок вдарить по морде этому наглецу и подонку, заставить его почувствовать хотя бы толику той боли, что ощущал сейчас Марк. Он встанет, медленно, но напористо, он поднимет голову на этого ублюдка и глянет в его серые глаза и вопьётся ему в морду.

Just to keep the spark alive

- Вперед, танцуй, святой солдат. Сохрани этот кипящий дух в своем сердце.

Но тут очередное осознание стукнуло в голове Марка и отдалось по стенкам черепа противным оглушающим звоном, от которого невольно самец поднял веки, под которыми затухал огонек жизни в его глазах.

Зачем?

Один вопрос. Одна мысль.

Зачем они так хотят, чтобы я жил?

Им это нравится. Это ведь приносит такое больное наслаждение. Они как капризные дети, требующие продолжения банкета. Они уже разорвали свою игрушку, но так сильно боятся принять факт утраты, что до последних сил цепляются за нее. Обманывают себя, внушают себе и игрушке, что она жива, когда на самом деле все уже решено.

But if there's nothing on the other side

- Я сказал не умирать!

Он все-таки был прав. И правота эта вызвала в Марке такой прилив счастья, что несмотря на всю боль, всю скованность судорогами и пытки, которых ему это стоило, Марк улыбнулся. Он вдруг понял это, осознал, каким он все-таки был трусом и глупцом, пока боролся. Желал мести. Раскаивался. Ради чего? Ведь это было так бессмысленно. Все это только смешило Бэрри и его подругу, он был им потехой в своих тщетных попытках хоть как-то исправить безвыходное положение. Что ж, такого больше не будет. Марк не позволит им и дальше превращать свои страдания в их веселье.

Why can't I leave well enough alone and go to the light?

- Ты слабак! Слабак…

- Нет… - это ты слабак. А мой дух сильнее твоего. Я смогу уйти, а ты продолжай, цепляйся за меня! Я уйду во Тьму и буду свободен, пока ты бессмысленно пытаешься оставит свой след здесь. Тьме будет плевать на твои успехи, когда она придет за тобой.

Марк не жалел, что ему не удалось напоследок одарить Бэрри выводами, к которым он пришел. В любом случае ни он, ни Марид этого не заслужили. Они будут продолжать существовать в этих холодных краях с мыслями о собственной правоте, разнося миру свое больное мировоззрение и заставляя остальных принимать его за чистую монету, жить иллюзией собственной силы, носить на себе его шкуру аки трофей, когда на самом деле Марк был победителем. Плевать, что его ждет черное ничего. Зато он нашел в себе силы побороть трусость, чьи цепи приковали его тело к земле, на которой его более ничего не держало, кроме этих двоих. Смирение со смертью – пожалуй, самый разумный поступок, который Марк когда-либо совершал в своей жизни.

Just let it die (Go to the light)

Надежды нет. Иди на свет.

Марид была немного не в себе. Перед глазами стояла пелена, из чуть приоткрытой пасти клубами пара вырывался теплый воздух, оставляя иней на губах и носе. Белоснежная шесть на лапах противно склеилась от теплой крови умирающей жертвы, замерзнув и превратившись в бордовые сосульки. Кровь быстро засыхала на морозе. Всегда. В этой крови был и Бэрри… Львица медленно, очень медленно переводит на него взгляд и осознает, что его запал еще не прошел, что он жаждет еще, больше! А спустя секунду поняла, что адреналин кипит и в ее крови. Она так много проводила времени с Бэрри, что порой не могла контролировать себя, запах и вкус крови дурманил, лишал рассудка. В такие моменты Марид ловила себя на мысли, что она ничуть не лучше Бэрри, а, может быть, даже хуже его. В такие моменты она боялась саму себя, боялась, что лев может увидеть слабость в ее глазах, которой нет и никогда не будет прощения. В такие моменты она понимала, что любит аналогичного себе же монстра.

- Не стой! - гневно процедил лев и кивнул в сторону тела, - помоги мне, пока он еще живой.

Эти слова ударили по голове камнем, окончательно отрезвляя. Кровь во рту уже не была сладкой и манящей, скорее вызывающей отвращение и хотелось отплеваться, но белая львица вовремя сдержала этот порыв, на ее морде не дрогнул ни один мускул. Молча подойдя к бастарду, помогла ему сделать почти аккуратный, какой это было возможно сделать, разрез вдоль всего тела южанина, начиная от пасти и заканчивая брюхом. Отвращения почти не было, как и эйфории, лишь желание поскорее закончить. Дело почти сделано, совсем скоро они вернуться домой и можно будет спокойно выдохнуть, а снег и мороз скроют последствия их преступления.

А потом… Потом Марид позволила сделать все Бэрри самолично, лишь изредка помогала сдирать шкуру, но в основном лев делал все сам и она не могла отнять у него часть этого удовольствия. Она отстранено наблюдала, как обескровленное и надруганное тело Марка постепенно, очень и очень медленно, засыпает снег. Ветер окутывал его, поднимая снежинки и снежную пыль, укрывая труп белым одеялом, навсегда скрывая его в своих объятиях. Больше никто не причинит ему боль, снег не позволит.

Кажется, львица не сразу услышала Бэрри и не успела ответить, но его это и не интересовало, он был занят совершенно другим. Забыв про Марка, поднялась на лапы, умело возвращая своей морде игриво-страстное выражение. Хмыкнула, разглядывая шкуру на самце, который тот демонстрировал на себе, все еще немного сырую от крови, но уже вполне задубевшую от холода.

- Я долго ждала этого мгновения, ты много рассказывал о нем, - мурлыкнула Марид, боднув Бэрри в грязную щеку, - могу еще подождать.

—- > Дорога Праха

——-→>>>Обледенелый грот

Шаркающей походкой Нилсин продиралась сквозь сугробы, спускаясь все вглубь и вглубь, направляясь к единственному месту в этих богами забытых горах, где есть хоть какой-то цвет и какая-то жизнь. И хотя большинство членов клана сейчас можно было найти занятыми своими делами подле алтаря или грота, королева все равно предпочла пользоваться непроторенными дорожками, которые мало кому известны. Не столько потому, что они как-то особенно скрыты, сколько потому что нафиг они никому не сдались, когда есть уже протоптанные дорожки. Периодически она бросала взгляд назад, проверяя продолжает ли идти за ней южанин. Ужасающе и одновременно удивительно обнадеживающе, каждый раз, когда она оборачивалась, он шел, можно сказать след в след за ней, не проронив ни звука. Шерсть и кожа на спине Нилсин неприятно дергались от ощущения того насколько же это… неправильно, поэтому она быстро отводила глаза.

Локи, помоги ей… Почему-то Нилсин казалось, что в этой ситуации ей нужна будет не мудрость Всеотца, но изворотливость его названного брата.

И приземленная практичность Регенлейф. Потому что еще чуть-чуть и кажется она испустит дух и покинет это тело, так тяжело она дышала.

Наконец они вышли к скоплению скал и валунов на окраине долины, образовавших, как Нилсин знала, вход в небольшую пещерку, ставшую домом для белого леопарда. Не зная можно было бы просто пройти мимо, Регенлейф, несмотря на заверения Нилсин, старалась не попадаться на глаза ходокам и не оставлять следов своего присутствия, если была такая возможность. Эта пещерка служила ей уютным домиком, но самка не метила своей территории, почувствовать запах другого хищника можно было бы только внутри, когда для любого другого зверя уже слишком поздно. А большинство ходоков внутрь и вовсе не пролезет. Нилсин не уверена, что даже она пролезет, если честно. Проверять она не рисковала.

— Лейф, — тихо позвала она дрожащим голосом, — Регенлейф, — попыталась она уже чуть громче и легонечко поскреблась когтями по камням, неуверенно отступила на пару шагов назад и стала нервно протаптывать круги в траве. Из глубин послышалось тихое шуршание, а вскоре показались сонные голубые глаза, следом за которыми из полумрака показалось серовато-белая мордочка леопарда.

— Что случ— вопрос резко оборвался как только взгляд самки лег на стоявшего позади Нилсин самца, совершенно явственно не принадлежавшего Ходокам. Регенлейф удивленно вскинула брови и перевела взгляд на Нилсин. — Если он потерялся, а ты притащила его, чтобы спрятать, то говорю сразу: он не влезет.

Но несмотря на шуточки выражение полного непонимания не сходило с морды леопарда. Нилсин недовольно насупилась.

— Нет, я здесь не за этим, — буркнула львица и со стоном упала в траву, накрыв голову лапами. — Лейф, что мне делать?!

— Для начала — рассказать что вообще происходит, — предложила леопард, осматривая льва.  — Откуда тут этот лев? — “и почему он все еще жив” осталось не высказанным, но очевидным для всех участников разговора. Нилсин тяжело вздохнула и полезла лапой к оберегу, за который зацепила веточки наркотика. Львица бросила их перед лапами Регенлейф, но той и присматриваться не понадобилось: леопард резко вздыбилась и зашипела на с виду совершенно безобидные растения.

“Убери эту гадость!” и “ты знаешь что это?” прозвучали на перебой от одной и другой и обе уставились друг на друга. Леопард скривилась и отпихнула оскорбившие ее чувства травы подальше от себя.

— Шаманы на моей родине частенько баловались подобными травами, — недовольно прошипела самка. — Дрянь редкостная, жутко бьет по мозгам, — она перевела взгляд на стоявшего истуканом самца и легко сложила два и два. — Его накачали этой травкой? — Нилсин кивнула.

— Расмус, — и уточнять кто это такой не надо было даже для Регенлейф, которая, несмотря на все увещевания Нилсин, что ее цвета шкуры достаточно, чтобы не бояться остальных Ходоков, все равно предпочитала скрываться от других членов клана, — поймал его и накормил этой травой. А затем… подарил мне… в качестве личного упыря, — промямлила львица, уткнувшись носом в зеленую траву. — Сказал кормить его этим, чтобы подавлять его волю... — Регенлейф задумчиво хмыкнула, еще раз осматривая льва.

— Ну, хотя бы красивый.

— ЛЕЙФ! — вскрикнула Нилсин аж подскочив от возмущения.

— И живой. Что? — она перевела взгляд назад на львицу. — Это куда лучше, чем шкура южанина, которую тебе подарили в прошлый раз.

— Для кого лучше?! — возмутилась Нилсин, давая слово мыслям, что крутились у нее в голове, еще когда они были в гроте. — Ему же жить в этом вечном накротическом тумане! Среди Ходоков, которые его за равного себе никогда не примут, ему предстоит быть моим упырем, понимаешь?! — она сделала особый акцент на слово “упырь”, будто пытаясь самой интонацией донести до леопарда всю тяжесть положения, весь смысл, который вкладывается в это трижды клятое слово.

— Но он будет жить, — серьезно ответила Лейф, наклонив голову вбок. — А пока ты жив у тебя всегда есть шанс, даже, если кажется, что он столь ничтожен, что его нет. — Нилсин издала слегка истеричный хохоток. — Тебе может так не казаться, — продолжила леопард, не давая той вставить слова. — Прекрасно могу понять, зная твою ситуацию. Но если есть шанс выжить, за него нужно держаться изо всех сил. Ну или по крайней мере не принимать такие решения впопыхах и за других. Тем более, — сказала она, взяв небольшую паузу, давая ее словам покрепче засесть в черепной коробке львицы, — что ты можешь просто не кормить его этой дрянью.

Нилсин удивленно вскинула голову.

— Но от него несет этой травой. Если я перестану его ею кормить, то это обязательно заметят и его убьют, решив, что он слишком своенравен и опасен. К тому же, — она бросила  беглый взгляд на южанина, а затем перевела назад на Лейф и понизила голос. — Он оправится от одури и что тогда? Что если он на меня нападет? Тогда его точно отправят на алтарь! — громко зашипела она, хотя непонятно от кого скрывалась. Южанин, кажется, вообще с трудом усваивал что говорили окружающие. Регенлейф закатила глаза.

— Если только эта трава уже не отбила ему все мозги, то вряд ли он пойдет на такой суицидальный шаг. Хотя кто ж их этих львов знает, конечно, может он силен, красив, но туп как бревно. — Леопард пожала плечами. — В любом случае, пока он хоть немного не оправится от этой травы мы мало что можем сделать, потому что не знаем про него ничего. Ты хоть знаешь как его зовут?

Нилсин отрицательно помотала головой.

— Вот и я о том же. А как справиться с запахом придумать не так сложно. Грива густая, пучок дурмана можно спрятать в ней и просто обновлять его периодически.

— Но если его просто за веревочку зацепить он будет падать и вообще заметен, — возразила львица.

— Да, но не обязательно так просто обвешиваться им. На моей родине мартышки часто мастерили такие… — Регенлейф нахмурилась не зная какое подобрать слово и в итоге сложила передние лапы “чашечкой” перед Нилсин, а затем накрыла одной лапой другую сверху, — закрывающиеся штуковины, сумками их называли. Туда можно было что-то сложить, например травы. Я могу спуститься в Долину, наверняка там найдется кто-то такой же умелый. — Она снова перевела взгляд на южанина. — Надо будет на всякий случай просто подобрать материалы под цвет гривы, чтобы легче замаскировать было…

Регенлейф затихла, и Нилсин, уже собралась было уже ткнуть ее: мол, что случилось, почему застыла, когда леопард задрала хвост и стала водить им, как маятником у себя за спиной, а сама наоборот пригнулась.

— Что ты делаешь? — спросила Нилс, провожая взглядом хвост то в одну сторону, то в другую.

— По-моему он начинает приходить в себя.

Нилсин встрепенулась и уставилась на самца, который, несколько заторможенно, но все же водил взглядом за раскачивающимся хвостом.

— Думаешь?

— Сама посмотри. До этого он на меня вообще не реагировал, могла туть хоть джигу-дрыгу начать выплясывать.

— Кого?

— Не важно…

— Смотри-ка, зубы скалит, — с невеселым смешком отметила Лейф, когда южанин, вяло, но обнажил клыки в сторону леопарда, кажется, не очень понимая ситуации, но, видимо, повинуясь каким-то своим выработанным рефлексам. — Решил, наверное, что я представляю опасность для тебя, но сделать еще толком ничего не может. Хорошо же его накачали.

Нилсин прижала уши. Ей не нравилось это, она не хотела его защиты, не таким образом: безэмоциональная, сухая установка, вбитая в податливое от воздействия дурмана подсознание, лишающая воли, разума, жизни. Нилсин хотела бы найти какой-нибудь оплот против Бэрри, но она никогда не стала бы ради этого возносить кого-то на жертвенный алтарь.

Хриплый, незнакомый голос заставил обеих самок вздрогнуть от неожиданности, и Нилсин даже не сразу осознала, что это впервые за все время заговорил южанин. Одно слово, но исполненное значения: он все еще во власти дурмана, под контролем каких-либо чар, — шаманских ли или обычного психологического давления, — что на него наложили Расмус с Ильвой. Иначе с чего ему, южанину, пленному, обращаться с таким почтением к ней, падать перед ней ниц?

Будь он в своем уме, наверное, он бы сейчас напал на нее, убил бы или хотя бы вывел из строя и сбежал бы. Она одна. И хотя Нилсин знала о южанах достаточно, чтобы понимать, что она была крупнее большинства их самок, этот самец лишь сравнительно немногим уступал ее белым братьям, а значит один хорошо поставленный удар лапой по голове и Нилсин было бы с ним не справиться. Он мог бы сбежать, быть свободным, быть живым.

Вместо этого он стоял склонив свой чеканный профиль перед ней.

Нилсин попыталась сглотнуть вставший поперек горла ком, но тот плотно перекрывал доступ кислорода, не давая львице проронить и слова в ответ. Быть может, к лучшему. Ей хотелось кричать и плакать.

— Оно говорит! — все с тем же оттенком черного юмора воскликнула леопард, и Нилсин вдруг резко отпустило. — Лейф! — сердито шикнула она, но ее выговор был встречен мохнатой спиной, готовящейся к прыжку кошки.

— Что? Если я не буду балагурить, вы тут утоните в собственных страданиях, как в болоте. — Четким и отработанным прыжком она забралась на вершину одного из валунов, что обозначали вход в ее маленькую пещерку. Что такое болото Нилсин, конечно же, не знала, но смысл выражения был ясен и без этого.

— Куда ты? — вновь зашипела Нилсин, испугавшись на мгновение, что Регенлейф сейчас нырнет в снег и отчалит по своим делам, оставив ее одну с этим… с южанином, но тут же отбросила эту мысль, когда увидела как кошка устраивается поудобнее среди скопившегося на камне снега.

— Подальше от когтей твоего телохранителя, — прозвучал сухой ответ Лейф. — Пока мы не знаем как у него с головушкой, я лучше тут посижу.

Нилсин перевела взгляд назад на застывшего в поклоне льва. Кажется, без ее слова он вообще не шелохнется, не проронит больше и звука.

— Встань, — она слегка замялась. — Пожалуйста.

Она едва сдерживала дрожь в своем и без того тихом и неуверенном голосе. Необходимость отдавать приказы всегда ей не нравилась, но больше всего ей претило осознание, что лев сделает все, что она скажет и ни разу не возразит: попроси она его сейчас пойти и спрыгнуть со скалы, и он повинуется без вопросов. Ее белые братья и сестры, хотя и следуют строгой иерархии установленной в клане, никогда не были настолько покорными, особенно по отношению к ней.

— Как тебя зовут? И как ты себя чувствуешь?

Да, это, наверное, хорошее начало. Нейтральные вопросы, безопасные вопросы. Обыденные, позволяющие хоть ненадолго, но притвориться, что все нормально. К тому же имя. Имя — это важно, имя — это часть индивидуальности, его нужно сохранить и беречь. Она надеялась, что трава не отбила у него память об этом.

Голос южанина — Мтонго, — с каждым словом звучал все увереннее и увереннее, а главное — живее, приобретая, пусть иногда едва заметные, но все же уловимые интонации по мере того, как действие дурмана отпускало сознание льва.

“Мтонго, Мтонго, Мтонго,” несколько раз повторила про себя Нилсин, чтобы запомнить столь чужое по звучанию имя. Ей почти никогда не удавалось узнать имен южан, которые забредали на их территории. Оно и к лучшему, наверное. Так легче. Они с братом же, хоть и были рождены от южанки, были названы в традиции Ходоков, поэтому имя стоящего перед ней льва казалось ей столь экзотичным на слух.

— Нилсин, — выдавила она из себя. — Меня зовут Нилсин. И, пожалуйста, можно на “ты”.

Лев предельно учтиво кивнул в ответ. Повисла неуютная тишина, которая свойственна ситуациям, в которых есть многое, что необходимо обсудить, но никто не знает как и с чего начать и вообще не до конца понимают в каком они положении относительно друг друга.

Тишину нарушил тяжелый вздох Регенлейф, которая все еще лежала на возвышающимся надо львами камне, подперев лапой щеку.

— Слушайте, так если ты пришел в себя, — она посмотрела на самца, а затем перевела взгляд на Нилсин, — может нам просто вывести его отсюда? Скажешь, что ты не успела распознать “симптомы”, он очухался, напал на тебя и убежал. Он мальчик крупный, а с твоей репутацией мягкотелой размазни ни у кого вопросов не возникнет, что ты не смогла его одолеть. Проводим его до границ, поваляем тебя в снегу для проформы и все счастливы.

По мере того, как Лейф озвучивала план, в глазах Нилсин зажигался огонек, а до сих пор понурые от свалившейся тяжести плечи немного распрямлялись. В голове замелькали идеи и целые сценарии развития событий. Ее подруга же, по сути, права. Никто и глазом не моргнет, если их королева “потеряет” своего упыря, причем так быстро. Будут смеяться за спиной и судачить полушепотом, но никого не удивит очередное доказательство того, какой она никудышный Ходок. Но в этом ничего нового нет, Нилсин привыкла к такому. И если ей не придется ощущать на своей шкуре пустой взгляд южанина, то оно того стоит.

Весь прекрасно сложившийся план, однако, тут же рухнул, когда львица вспомнила одну маленькую деталь, и плечи снова осунулись, а огонек потух.

— Бэрри с Расмусом сейчас скорее всего на границах, — сказала она мотая головой, как бы отметая столь приглянувшуюся идею, и подняла глаза на Регенлейф. — Они ушли чуть раньше нас, примерно в том направлении. Если мы на них наткнемся — это будет верная смерть, — она кинула на Мтонго полный скорби взгляд, как бы пытаясь извиниться. Лейф методично постукивала коготками по камню.

— Мммм, ну, да, спрятать его здесь с этой шкурой будет сложно, нужно идти, когда патрулей вообще нет, а после эта отговорка не сработает, потому что к тому моменту ты должна была бы уже “выучить”, так сказать, признаки того, что действие дурмана сходит на нет. — Она ненадолго затихла, что-то пробубнила себе под нос, после чего оживилась. — Окей. Ладно, а если подождать, пока эти высокопоставленные задницы не свалят с границ и просто не пройти мимо обычного патруля? Внаглую. Мол, Королева отправляет своего личного упыря за необходимыми ей травами. Они тебя не уважают, но слушаться обязаны, а то, что он не вернулся уже не твоя вина. — Регенлейф развела лапами, очаровательно хитро улыбаясь от уха до уха.

— Это может сработать, — неуверенным тоном ответила Нилсин, слегка склонив голову набок, как бы пробуя идею на вкус, — но придется выждать какое-то время, — она посмотрела на Мтонго все тем же скорбно-извиняющимся взглядом. — Расмус будет настаивать, чтобы я не отправляла тебя далеко так рано, пока действие дурмана еще кратковременное. Если я начну перечить его советам, он поймет, что что-то тут не так. Я боюсь представить себе что будет, если он узнает правду…

Тут ее поразила еще одна мысль, и Нилсин с едва сдерживаемым стоном хлопнула себя по лбу лапой.

— Фрея милосердная… — прошептала она. — Расмус, — она оторвала лапу от морды и подняла взгляд на Регенлейф. — Вне зависимости от того какое оправдание мы придумаем для побега Мтонго, Расмус скорее всего воспримет это как личное оскорбление. Он преподнес мне этот… “подарок”… Если Мтонго сбежит, — она снова повернулась ко льву, — Расмус не потерпит такого. У меня нет гарантий, что он не отправит кого-то по твоим следам. Очередного медведя, например.

Нилсин откровенно говоря хотелось плакать. Каждый лучик надежды, который возникал будто из ниоткуда, тут же исчезал, оказавшись растоптанный суровой реальностью ее жизни.

Отредактировано Nilsin (23 Ноя 2020 13:00:36)