—-→ Одинокое дерево

Побережье Южного озера протянулось на много километров, даруя этим землям прохладу и влагу. Хотя тяжелые грозовые тучи уже уносило ветром, воздух все еще пах озоном и был пронизывающе свеж. На берегу царила тишина, прерываемая лишь отдаленными раскатами грома и негромкой поступью львиных лап.
Помедлив, Фалька приблизилась к воде, чуть вытягивая шею и настороженно принюхиваясь. Теперь носорог был мертв, но она все еще помнила его тяжелую поступь и нездоровый жар его близкого — казалось, протяни лапу и дотронешься, — присутствия.
Вода была чуть мутноватой из-за недавнего дождя, и очень холодной. Сейчас, пожалуй, это было даже приятно: львица зашла по щиколотки, склонила морду, со вкусом утолила жажду. Две ее спутницы, Дара и Дени, во время движения держались чуть поодаль, предоставив ей возможность выбирать дорогу; сейчас они присели по обе стороны от нее, мерно работая языками.

Беседа, начавшаяся у Одинокого дерева, где они встретились, продолжалась теперь уже в более ленивом темпе, и порой львицы подолгу молчали; однако это их не тяготило. Кофейная порой косилась на сопровождавших ее самок, удивляясь случившемуся — и собственной удаче. Удачно, что обе львицы в поисках укрытия от грозы набрели именно на ее укрытие; удачно и то, что они безоговорочно признали ее главенство, избавив тем самым от необходимости защищать свою территорию.
— Теперь уже недалеко, — заговорила, облизывая усы, Фалька, когда все трое напились и отошли от воды; они шли, кажется, не меньше часа, порой переходя на скупую экономную рысь, но берег ничуть не менялся — по одну сторону от путешественниц плыли бесконечные густые заросли, то деревца, то кустарники; по другую расстилалась степь, поросшая густой, кое-где пожелтевшей от жары травой.

Не знай самка, что искать, она могла бы пройти мимо. Скалы были невысоки и поросли травой и мхом; издалека они казались пологим холмом, выросшим у самого берега озера — но львица свернула почти к самой воде, и ее взгляду открылся довольно широкий темный проем, уходящий куда-то вниз и в сторону.
— Пришли?  — неподдельно обрадовалась Дара; Дени устало выдохнула, присаживаясь на влажную траву.
Фалька молча кивнула, рассматривая темнеющий вход. Ей тоже отчаянно хотелось присесть, но смутное беспокойство не давало оставаться на месте. Она только однажды была здесь и не забиралась внутрь — могло статься, что эти пещеры уже кто-то занял, по крайней мере, запахи изнутри неслись самые разные, и некоторые из них были довольно свежими.
Она прошлась вдоль входа, критическим взглядом окидывая окрестности. Пока еще живот ее был спокоен, и львица могла позволить себе побыть придирчивой — позже, когда начнутся схватки, ей будет не до этого. Озеро было буквально в десятке метров от входа — Фалька немного опасалась, что во время бури пещеру может затапливать, и даже обычный дождь сделает ее промозглой и неуютной... но это было убежище, как раз такое, к которому она привыкла, навевающее ей воспоминания о спокойной и сытой жизни в прайде Муфасы.

Не колеблясь — она не могла позволить себе этого, особенно теперь, — самка чуть склонила голову и осторожно шагнула внутрь. Остановилась, помедлила, чтобы глаза ее привыкли к царившему внутри полумраку. Поморгала, склонив голову набок, и замерла, недоверчиво разглядывая потолок. Неправильной формы, с потеками сталактитов, он все же был достаточно высок, чтобы даже крупный лев не бился о него головой — и в первые секунды львица решила, что свет исходит от множества щелей в своде. Лишь приглядевшись и сделав еще несколько шагов вперед, она поняла, что светятся сами камни — непривычным, холодным, зеленоватым светом, чуть похожим на свечение гнилушек. Кое-где сталактиты срастались с поднимающимися им навстречу сталагмитами, образуя неправильной формы колонны с причудливыми наплывами.
— Здесь пусто, — позвала Фалька, делая еще несколько шагов и принюхиваясь к полу; кто-то оставил здесь кучку помета и чьи-то старые перья; из одного угла свежо и остро пахло гиенами, и подоспевшая Дени несколько раз копнула лапой камень, сгребая шерстинки — но прежние обитатели этих пещер, похоже, оставили свое логово уже пару дней как.
— Красиво, — вполголоса произнес кто-то из львиц; самка снова кивнула, соглашаясь.

Еще раз тщательно все обнюхав, кофейная вышла наружу, чуть покачивая отвисшим животом, и тщательно пометила вход. Ей это было в новинку: хотя она знала, что самки тоже это делают, прежде в подобных действиях не было нужды. Они с Рудо всегда были путешественниками, странниками... может быть, когда их дети подрастут, они все вместе вновь тронутся в путь, но сейчас, в ближайшие месяцы, это будет их логово, их территория — и защищать ее Фалька собиралась, если понадобится, когтями и зубами.
— Я поищу травы в окрестностях, — повисшее было после этого неловкое молчание вновь прервала Дара, — и, может быть, удастся поохотиться, — присоединилась к ней Дени.
Кофейная ощутила легкий укол зависти. Еще пару дней назад она тоже могла охотиться, но сейчас, окончательно отяжелев, была способна самое больше на тряскую рысь — такими темпами не догнать антилопы, разве что догонять уже издохшую.
— Хорошо, — львица выжидающе глянула на небо, будто Октан не просто должен был появиться в ближайшее время, но и принести Вирро и Фураху в собственных лапах, — если вам встретятся другие львы...

Она заколебалась, не в силах высказать обуревавшее ее беспокойство: она ждала прибытия детей, но что, если вместо них на территории появятся чужаки?
Дени решила этот вопрос за нее, решительно тряхнув головой; на морде старшей самки появилась чуть кривоватая улыбка, которая, впрочем, ей очень шла.
— Не переживай, — чуть резковато, в обычной своей манере, к которой, впрочем, кофейная начала уже привыкать, проговорила она; за недолгую беседу во время пути самки успели перейти на фамильярное "ты", хотя и держались подчеркнуто почтительно — не то признавая главенство Фальки, не то просто не желая лишний раз провоцировать беременную самку, — думаю, мы сможем разобраться с этим.

Львицы удалились, скрывшись в высокой траве; звонкий голосок Дени был слышен еще какое-то время, но вскоре затих и он. Фалька же, обойдя скалы по кругу, вскарабкалась на вершину — медленно, запыхавшись, но все же, — и посидела немного там, наслаждаясь свежим холодным ветром.
Спустившись, она пометила деревья поодаль от логова — с одной стороны, затем с другой. Села у входа, но тут же подскочила. Не сиделось; нервозность нарастала, хотя схваток по-прежнему не было — но торчать на одном месте львица не могла. Она зашла было в воду, но ощущение холода на животе было ей неприятно, и самка поспешила на сушу.
Наконец, зайдя в пещеру, она принялась бродить вдоль стен, сперва вытаскивая наружу мусор и грязь, оставшиеся от предыдущих жильцов, а затем стаскивая внутрь, в один из углов, надежно прикрытый с трех сторон стенами и толстым оплывшим сталагнатом, траву и подвявшие листья, устраивая себе гнездо.

Это ее немного успокоило.
Постепенно, складывая из травы нехитрую конструкцию в виде кривоватого круга с небольшими бортиками, львица почувствовала себя лучше, замурлыкала нехитрую мелодию, постепенно сложившуюся в песенку.

Мой милый малыш, однажды день настанет,
В чудесном и наивном колесе
Педали детства ты крутить устанешь —
Ты станешь взрослей и станешь злей, как и все.

Знай, и в счастье, и в беде я отдам тебе всю любовь мою.
Над тенью сонных век словно оберег я её храню.
Погасли огни, мысли гони прочь.
Мы здесь одни, пусть нам поёт ночь
Колыбельную.

Медленно она передвигалась от стены к стене, собирая выпавшие из охапки травинки и придвигая их к остальному гнезду. Пришел черед листьев, широких, мягковатых – их пришлось хорошенько встряхнуть, очищая от излишней влаги и вездесущих насекомых. Щеки Фальки были мокрыми от слез, и, продолжая напевать, она иногда умолкала, чувствуя, как срывается голос — и все же, странное дело, чувствовала себя счастливой.

Мой милый малыш, с годами ты познаешь
Огромный мир во всей его красе, но
Настанет и день, когда меня не станет —
Я тоже уйду к тонкому льду, как и все.

Знай, и в счастье, и в беде я отдам тебе всю любовь мою.
Над тенью сонных век словно оберег я её храню.
Погасли огни, мысли гони прочь.
Мы здесь одни, пусть нам поёт ночь
Колыбельную.

Фалька вскинула морду к своду, негромко, почти шепотом еще несколько раз пропев последние две строки. На некоторое время она так и осталась стоять, вглядываясь в огоньки на потолке – те, казалось, мерцали в такт звучащей в ее душе незамысловатой мелодии. Они и впрямь напоминали звездное небо; здесь будто бы царила ночь, о которой пела львица.

Очарование момента было разрушено; у входа, на миг загородив лившийся снаружи мягкий утренний свет, мелькнула темная фигура, узнав которую, львица напряглась и глухо предупреждающе рявкнула. В ответ раздался гиений смех; падальщик, еще секунду назад напряженно принюхивавшийся к свежей метке, опрометью бросился прочь.
Фалька же, ощутив огромную усталость, тяжело опустилась наземь, неловко сворачиваясь в гнезде и разворотив с такой любовью сложенные травинка к травинке бортики. Ее начало подташнивать; спустя несколько минут она ничуть не медленнее давешней гиены бросилась наружу, в ближайшие кусты, где шумно опорожнила кишечник; торопливо несколько раз копнув задними лапами и забросав д*рьмо песком, кофейная, переваливаясь с боку на бок, поплелась обратно. Зубы ее выбивали лихорадочную дробь: началось. Началось.

================) прибрежные джунгли

Нет, не подумайте ничего, Вирро любил приключения. Всякие там неожиданности, даже в меру опасные опасности, интересные места, встречи, события, которые потом можно будет превратить в занятые истории. Но даже в своем кошмаре он не представлял такого приключения! Фалька пропадает, они находят Фальку, потом Фалька исчезает, а потом оказывается, что она еще и рожает непонятно где!  Ему было крайне тяжело сохранять спокойствие и хотя бы для виду приглаживать гриву, которая торчала во все стороны. Глаза тоже сверкали и блестели, хвост беспрестанно ходил туда-сюда, а из пасти сыпались утешающие, успокаивающие слова, предназначавшиеся то ли для Фурахи, то ли для него самого. Особого внимания он на незнакомую львицу не обращал, во время привалов рассеянно, привычно прижимался к Фурахе. Хотя будь его воля, привалов было бы поменьше - во время бега и рыси меньше думаешь о Фальке и сосредотачиваешься хотя бы немного на том, чтобы не поскользнуться и не упасть. Но великие духи, как далеко забралась  Фалька! Они с Фурой бегут и бегут, а Октан все заявляет, что еще нужно бежать дальше. Не напутал ли что-то птиц? Но Фура, кажется, доверяла ему полностью и не разу не усомнилась, так что Вирро тоже молчал.

Не сразу понял он, куда они направляются, а когда увидел знакомые пространства и ту самую злополучную реку, вившуюся сквозь равнину, то, несмотря на все беспокойство, удивленно приподнял бровь - почему Фалька вернулась в это место и как вообще умудрилась успеть? Неужели в ту ночь, когда она улеглись спать, она почти и не спала и сразу же отправилась назад? Но зачем? Или, может, просто у всех беременных так крышу сносит? Он почему-то покосился с опаской на Фураху, в голове шевельнулось смутное, далекое, неосознанное беспокойство, но почти сразу же забылось. И, наверное, хорошо, потому что им и без того тревог хватит. Очень скоро у Фурахи лопнуло терпение, и она обрушилась на Октана, Вирро закивал. Верно, верно, еще немного - и у той огромной скалы окажутся, где он проходил до встречи с Фурой! 

Но делать нечего, приходилось верить птице и идти дальше. К тому же, Вирро признавал, что этот самый Октан для Фальки был хорошим другом и уж точно бы не стал их обманывать. По мере приближения к степям и тому озеру в мозгу возникали неприятные воспоминания, но это было цветочками с тем, что наверняка испытывала Фураха. Он потерял друга, она потеряла отца. Вирро старался держаться к ней поближе, исчерпав, впрочем, запасы утешающих слов и болтая всякие россказни и легенды, сказки и былины, чтобы развеять атмосферу.  Иногда он просто молчал, ласково прижимаясь к подруге всем телом и даже позволяя себе провести языком по чубчику на затылке. Он не раздумывал над тем, что чувствует, но порой шевелилось в нем что-то вроде... вины. Он ощущал то, что совсем не хотел ощущать и думал, что никогда не ощутит. Это пугало.  На память приходил тот разговор с Рудо, но Вирро гнал его прочь и клал голову на плечи Фурахи и был совершенно доволен и спокоен, будто находится ровно там, где должен быть и хочет быть.

Может, и хорошо, что Фалька рожает - ему недосуг раскладывать эти мысли и продумывать их хорошенько. Октан тоже подбросил пищу для размышлений - страшный носорог оказался мертвым! Ошеломленный Вирро не успел задать свой десяток вопросов - орел уже взвился в воздух. И правда, Фалька важнее. Но все-таки как он умер? Почему? Ладно, неважно, не сейчас. Наконец-то после долгого бега, они увидели, как орел начал снижаться к дереву, примостившемуся в низине. Чуть дальше торчали поросшие мхом скалы, высокие и наверняка предоставляющие неплохое убежище. Рядом поблескивала вода. Вирро остановился и, нахмурившись, повел носом.

- Две, - подтвердил он. Фальку опять приютили добросердечные незнакомцы? Она забрела на чью-то территорию? Ясно чувствуется запах меток, но в прошлый раз, когда они с семейством были в этих краях, никаких других львов поблизости не жило. Вместе с Фурой он приблизился к прикрытой кустарником расщелине и безошибочно узнал запах крови. Ох, неужели началось?  Вверху послышался шорох, Вирро мигом поднял голову и встретился взглядом с недовольной львицей-чужаком. Не успел он ничего сказать, как Фалька позвала их с Фурой внутрь, и львица, расслабившись, спрыгнула вниз, спустя пару минут она вместе с появившейся второй львицей тащили к пещерке кабана. Вирро спросил бы, кто они и как их зовут, но в этот момент ему хотелось убедиться, что с Фалькой все в порядке, поэтому, пропустив Фураху, он залез в пещеру вторым, от нервозности выпуская когти и царапая каменный пол. Увидев беременную львицу, лежавшую у самой стены,  Вирро невольно попятился, пока не стукнулся задом о камень. По всему выходило, что она вот-вот родит.

- Может, мне это... снаружи подождать? - слабым голосом спросил он. Ох, что за малодушие! Но лучше выйти против десяти носорогов, чем смотреть на роды!

Начало.

Мир есть всё, и ты есть всё в этом мире. Развиваться от размера икринки до котёнка невероятно захватывающе, но так утомительно! Впрочем, дело это небыстрое, потому крайне занятное. А ну как узнать, что тут, сбоку? А кто это рядом шевелится?

Осознавать себя невозможно. Существование вне сознания вряд ли можно описать как-то внятно, потому куда уж там рассуждать о подобных материях существу, всего забот-то у которого получать свою дозу питания от матери и плавать в своём уютном пузырике?

Но всему приходит конец, и миру малому, и миру большому. Страх, боль или страдания неведомы котёнку, но он испытывает весь спектр эмоций, когда чувствует колебания. Они настойчивые, беспощадные, гнетущие. Нет, он того не хочет!

Или хочет? Если оно происходит, значит, так быть должно. А в таком случае можно либо смириться, либо возглавить.

Он трусит. Хотя трусость, конечно, слишком громкое слово, как и "сомнение". Но что там? Кто там? Что там произойдёт?

Нет ответов, есть лишь настойчивое желание покинуть оболочку, выбраться в мир куда более неправильный, чем тот, что был раньше.

В нём плохо. Совершенно не так, как до того, хотя и ощутимо просторней, но холоднее, злее, гораздо неприветливей.

И этом ничто внезапно появилось что-то, перевернувшее мир только что родившегося львёнка (вместе с переворотом его животом вниз). Оно было большим и горячим, обжигающе правильным, нежным и таким... близким? Воздух морозяще ворвался в маленькие лёгкие, и львёнок издал свой первый слабый писк. А после почувствовал невероятный голод. Многие и многие миллионы львиц до того рождали миллионы миллионов маленьких львят, и все знали, что должно произойти дальше.

Мелкая пасть находит так необходимый источник пищи, а крохотные лапки механически начинают мять живот, вязкая жижа заполняет всё его нутро, и вот теперь наконец он согрет, накормлен, и, наверно, счастлив самым большим счастьем в жизни.

И даже появление иных подобных существ его не волнует, как и последующее исчезновение той, кого впоследствии он назовёт "мамой".  Ведь она в итоге всё равно вернулась...

Вирро вместе с ней сунул морду в пещеру, но тут же в ужасе попятился. Кажется, он испытывал непреодолимое желание оказаться где-нибудь подальше отсюда. Пожалуй, Фураха его вполне понимала: она бы тоже не хотела смотреть на роды, тем более, собственной матери. Наверно, позже, когда она станет старше, а может быть, и обзаведется собственными малышами (в воображении львицы почему-то всплыла пара котят с чертами Вирро, отчего она, смутившись, поспешно отвела от самца взгляд и уставилась вглубь пещеры), это будет восприниматься проще.
Силуэт Фальки казался немного расплывчатым в полумраке; не сразу львице удалось понять, что она лежит в чем-то вроде гнезда, созданного из листьев или травы. Мать вела себя очень спокойно, умиротворенно, и по тому, как она оглядывала свой бок, то и дело трогая лапой кого-то, кого пока что не удавалось разглядеть, Фур поняла, что котята уже появились на свет.

— Нет, — почему-то шепотом ответила она, на миг поворачивая морду и встречая ошалелый взгляд самца, —  уже все…
Она почему-то остановилась, тревожно нюхая воздух, в нескольких шагах от темного угла, где, свернувшись калачиком вокруг маленьких темных комочков, лежала Фалька. Пахло кровью и еще чем-то непередаваемо тревожным и щемящим; отчего-то даже слезы навернулись на глаза. Комочки возились и негромко попискивали; картина была умилительная, хотя Фур чувствовала совершенно не это. В поисках поддержки она опять привычно покосилась на Вирро, но тот с похожим перепуганным выражением морды косился уже на нее, приближаясь осторожно и на выпрямленных лапах, будто в любой момент был готов дать деру… Им обоим было дико и непривычно видеть таких маленьких львят воочию. Может, они смогут ощутить радость, удовлетворение или пробуждение родительского инстинкта, но это будет гораздо, гораздо позже.

И все же Фур чувствовала, как умиротворена и довольна ее мать; глаза львицы были устало полуприкрыты, но в том, как она держала голову, во всей ее позе ощущалась какая-то затаенная гордость за свершившееся здесь.
Хотя она точно знала, что когда-нибудь после, когда все уляжется, непременно припомнит Фальке ее внезапный уход… В самом деле, чем она думала, разве не предполагала, что о ней будут беспокоиться и искать? А если бы с ней или детьми случилось что-то по дороге? Это еще повезло, что носорог мертв, а если бы жив… Они будто местами поменялись на некоторое время: Фур чувствовала себя ответственной за мать, будто бы она вдруг стала старше и взрослее. Сейчас, кажется — по крайней мере, она очень на это надеялась, —  все вернулось на круги своя.

— Он точно мертв? — хриплым от волнения голосом спросила самка, склонившись к уху матери, особо выделив «он»¸ так что и без слов стало понятно, кого она имеет в виду.
Фалька ожгла ее удивленным взглядом, но ответила утвердительно, предложив пойти и посмотреть самой. Кажется, ее больше не занимал этот вопрос; Фураха даже обиделась немного оттого, что мать совершенно не беспокоится. Впрочем, сейчас, когда их было здесь — ого, уже шестеро взрослых львов (себя она посчитала как взрослую), — она и сама чувствовала себя более уверенно. Никакой носорог, или кто он там, не сунется в атаку на такое большое семейство!

Львица окинула взглядом малышню, снова осторожно принюхиваясь.
—  Они такие маленькие, —  наконец, проговорила она, не зная, что обычно говорят в подобных случаях, — и так много…
Нет, пожалуй, она все же была этому рада. Она уже с трудом могла вспомнить своих погибших брата и сестру; ей было всего несколько месяцев, когда случившийся на склоне Килиманджаро оползень чуть было не убил их всех. Тогда Фур повезло — ее смогли откопать. Брату и сестре повезло меньше… Одиночество было неотъемлемой частью ее взросления: пока не появился Вирро, Фураха была одна, частенько наедине с собственными мыслями, которыми не могла поделиться ни с кем, особенно с горюющими родителями, опасаясь расстроить их еще больше.
У этих малышей будет не так. У них все будет по-другому — их пятеро, и у них есть старшая сестра, которая будет заботиться о их безопасности, пусть даже сейчас она совершенно не представляет себе, как обращаться с этими маленькими шерстяными комками.

— Мы будем снаружи, — наконец, обменявшись всеми положенными поздравлениями и заверениями в том, какое огромное счастье свалилось на всех них, Фур с облегчением уступила место Авелин, которая казалась немного расстроенной из-за того, что пропустила все самое интересное, но, тем не менее, с энтузиазмом приветствовала новоиспеченную мать.

Переглянувшись с Вирро, она поспешила наружу, стараясь не бежать совсем уж откровенно. Тем не менее, оказавшись на берегу, львица вздохнула с облегчением и сразу же завертела головой, осматриваясь. Кустарник у берега был густым и темно-зеленым; кое-где ветки были помяты, открывая взгляду спокойную воду. Редкие деревца давали, тем не менее, обильную тень. Две львицы, которые первыми встретили их, сейчас расположились у входа в пещеру, и меж ними лежала их добыча. Сейчас Фур не хотела с ними знакомиться, так что после недолгого колебания она порысила в сторону, стараясь не сглатывать голодную слюну слишком уж откровенно.
— Дойдем до болота и посмотрим сами? — имея в виду, разумеется, носорога, обратилась она к Вирро, — мне что-то не верится... Хочу увидеть все собственными глазами.

— Начало

Трудно сказать, в какой именно момент все началось. Львенок то пребывал в сонной полудреме, каким-то краем сознания отмечая, что в материнском животе он находится не один, то проваливался в забытье. Ему было спокойно. Извне не доносилось ничего, кроме приглушенных звуков, и большая их часть казалась привычными, мирными, успокаивающими...
В какой-то миг обстановка поменялась; задвигав лапками, он вдруг почувствовал непривычное одиночество. Если прежде он то и дело натыкался на другие лапы, бока и хвосты, то теперь он нащупал лишь один ускользающий хвостик; затем неведомая и непреодолимая сила увлекла его прочь. Было странно и страшно, и еще страшнее стало тогда, когда львенок, выскользнув из теплого материнского чрева, вдруг оказался в огромном и непривычном мире.

Тоненько пискнув и прокашлявшись — не без помощи Фалькиного языка, очистившего мордочку от слизи, — Рупит сделал свой первый вздох, и снова запищал. После тишины и изолированности, окружавших его прежде, очутиться в мире, полном запахов — это было чересчур... Но самым главным, был, пожалуй, материнский запах. К нему львенок привык; его он ощущал все эти месяцы, и потому успокоился, когда мать продолжила вылизывать его, дрожащего от избытка ощущений — и, конечно, холода.
Да, ему было холодно. Львенок дрожал мелкой дрожью, и хотя он пока еще этого не осознавал, лапки его двигались и жили собственной жизнью, будто помогая телу согреться.

Сейчас, когда все тяготы родов остались позади, львица чувствовала, как невероятно она устала. Ее веки так и тянуло вниз, и очень хотелось уютно уложить подбородок на мягкий травяной бортик ее гнезда — пусть уже изрядно растрепанный и помятый, но все же он оставался весьма привлекательным.
Фураха и Вирро приближались медленно и, кажется, неохотно. Львица могла их понять; когда-то она сама шарахалась от новорожденных, как от огня. Они маленькие, пахнут странно, выглядят так, как будто тронь их пальцем — сломаются… Словом, совершенно непонятно, что с ними делать; а впридачу к этому счастью рядом, как правило, находится мать, которая и до родов-то не слишком дружелюбна, а уж после и вовсе готова гнать зубами и когтями всякого, кто косо посмотрит в сторону гнезда.

Конечно, все это не относилось к Фальке; уж своих выросших детей (Вирро она тоже привычно записала в «дети») она всегда была рада видеть. Сейчас, наблюдая за тем, как парочка ошалело переглядывается, чуть ли не подталкивая друг друга: иди первый! — нет, ты иди! — она снова и снова осознавала, как сильно они выросли… И Вирро, который в момент их первой встречи был тонкошеим юнцом, и Фураха, которую львица помнила таким же крохотным комочком, как те, что лежали сейчас, посапывая, возле ее живота.

Запоздалое чувство вины кольнуло ее как иглой. Хотя до того Фалька задумывалась об этом, но как-то мельком, не придавая должного значения: в конце концов, ей было совершенно не до того. Сперва она гнала от себя всякие мысли, потому что ее вело желание разыскать носорога и своего погибшего супруга. Затем… тоже было не до того: когда за тобой несется махина в добрых пятьсот килограмм весом, обычно думаешь лишь о том, как бы побыстрее сделать ноги. Воспоминания об этом все еще были слишком свежи, и даже сейчас львица нервно передернула шкурой, отчего новорожденные, должно быть, почувствовав ее смятение, завозились и запищали.
Она успокоила их легким прикосновением языка и негромким мурлыканьем.
Как же, должно быть, сильно она перепугала Фураху своим исчезновением — двойным исчезновением. Должно быть, ее дочь была вне себя от тревоги за мать; она преодолела десятки километров, пытаясь ее разыскать — и сразу же после того, как поиски увенчались успехом, Фалька сбежала, заметя за собой следы и не оставив никаких объяснений, кроме переданного через сову сообщения о том, что она-де хочет побыть в одиночестве. На ее месте Фалька была бы вне себя от ярости.

Вот, наконец, Фур склонилась над гнездом, и кофейная подняла голову ей навстречу, ласково потираясь носом о ее щеку и удивленно моргая. Не то, чтобы она ожидала услышать поток восхищенных слов — но совершенно точно не вопрос про носорога. Позвольте, да кто вообще тут родил, носорог что ли?..

— Точно, — немного неохотно откликнулась самка; отстранившись, она заглянула в глаза дочери, — мертв, и уже изрядно обглодан. Я ела его вот этими вот зубами, — она продемонстрировала клыки в усмешке, хотя шутка получилась так себе.
Вирро переминался с лапы на лапу, явно чувствуя себя не в своей тарелке, и Фалька ласково улыбнулась ему. Прежде она частенько раздражалась оттого, что молодой лев репейником прилип к их небольшой семье, особенно когда Фураха принялась таскаться за ним хвостиком… Но со временем свыклась, конечно, а теперь, когда она смотрела на самца, она не могла не замечать его сходства с Рудо. Нет, не внешнего, но внутреннего: добродушие и неизменная уравновешенность были чертами, которые Фалька ценила. И которые, должно быть, ценит ее дочь…

— Вы ведь останетесь? — с внезапной тревогой спросила она уже в спины уходящим львам.
Сердце ее глухо и тревожно стукнулось в грудную клетку: в какой-то момент Фалька вдруг подумала, что им, повзрослевшим и не нуждавшимся больше в ее опеке, не захочется оставаться с ней. Они нашли ее, верно; убедились, что она в порядке, но теперь перед ними расстилаются все просторы саванны, и это куда веселее, чем торчать в сырой пещере с матерью и новой порцией спиногрызов. Пожалуй, она могла бы это понять — но не смириться. Пусть она уже привыкла к мысли о том, что Фураха стала взрослой, расставаться с ней было бы слишком тяжело.
— Конечно, —  с таким неподдельным удивлением откликнулась дочь, что Фалька мигом успокоилась. Конечно, она зря переживает; роды были делом нелегким, да и до родов у нее, пожалуй, было слишком много времени наедине с собой — вот и напридумывала себе поводов для беспокойства.

Обрадованные найденной причиной не оставаться в пещере дольше необходимого, молодые львы, однако, поспешили наружу. Кофейная смотрела им вслед, все еще тревожась, едва сдерживая рвущийся из груди тяжкий вздох.
Следующие несколько недель будут для нее весьма и весьма тяжелыми… Львица уже довольно смутно помнила, как это было у нее в прошлый раз. Рядом почти всегда был Рудо, да и гнездо, вроде бы, она устроила в кустарнике. Потом они несколько раз перебирались с места на место в поисках логова поудобнее. Хм, нет, пожалуй, пещера все же была неплоха. Рядом с ней тихий и спокойный бережок — пока дети спят, можно погреться на солнце, напиться, а Дени и Дара не дадут ей умереть с голоду все то время, пока она не может охотиться самостоятельно. Они и сейчас были поблизости, львица слышала их негромкий разговор друг с другом, а затем и с Вирро, когда они по очереди вежливо, хоть и без особой теплоты назвали ему свои имена. Снаружи тянуло влагой и запахом свежей крови, отчего аппетит разыгрался сам собой.

Ох, еще и охота… Вот как раз это Фалька помнила прекрасно: волшебный момент, когда она, оставив уже подросших детей на Рудо, впервые вышла в саванновый лес и несколько часов самозабвенно выслеживала дичь. Как же это было прекрасно! Мысли самки так и вертелись вокруг ее погибшего супруга — но хотя она все еще чувствовала глубокую печаль и горечь всякий раз, когда вспоминала о том, что его больше нет, рождение детенышей немного притупило эту боль, позволяя, наконец, с ней смириться. Еще не оформившиеся до конца круглые мордочки ничуть не напоминали родительские, но Фалька уже сейчас видела знакомые черты в расположении отметин на шкуре и оттенке шерсти. Они все были разные, и вместе с тем, неуловимо схожи; шерстка одного из львят была почти в точности такая же, как у Рудо, остальные же пестрели всеми оттенками кофейного и шоколадного, кто-то светлее — в мать, кто-то темнее, в отца. Кроме последнего детеныша, он казался почти белым.
Сейчас они все, угомонившись, наконец, крепко заснули, и самка смогла подняться и, осторожно переступив через них, выбраться из пещеры.

Движения давались ей ой как нелегко.
— Я в порядке, — улыбнувшись обеспокоенно поднявшейся с места Даре, Фалька покачала головой и присела рядом с охотницами, жадно вдыхая аромат добычи; она чувствовала себя даже немного неловко оттого, что раз за разом отвергала заботу своей новой знакомой, — хотя зверски голодна!
Львицы уже успели начать есть, так что самка присоединилась к ним, хотя и не сразу. Прежде всего она медленно, пошатываясь (и вот тут наконец пригодилась помощь Дары, которая будто невзначай пошла рядом, заодно давая Фальке возможность опереться на нее плечом) добрела до озера, смочила подушечки лап, напилась воды, смочив пересохшее горло. Затем пришло время отдать должное свежему мясу — кабанчик хоть и жесткий, и не очень большой, зато чертовски вкусен.
Наевшись всласть, она уютно расположилась было на траве, но вскоре беспокойство загнало ее обратно в пещеру. Усталость никуда не делась, лишь отступила ненадолго, и Фалька опасалась, что заснет прямо здесь, у недоеденной туши, оставив детенышей без присмотра; вяло переставляя лапы, она с грехом пополам добралась до гнезда и свернулась в нем, устало вытянув лапы.

Две самочки ответили как-то прохладно, мяса тоже не предложили и вообще вели себя так, словно они с Фурой им совершенно неинтересны. Как так? Вирро озадаченно повел ушами, но подруга уже уходила, так что хотя бы поддерживать подобие светской беседы не пришлось. Но все-таки откуда взялись эти львицы и почему они так помогают Фальке? Фалька, Фураха... И вот почему он  раньше не замечал, что подруга взяла себе новое имя, которое так похоже на имя ее матери? Вот ведь самый внимательный лев в саванне, хоть трофей вручай за внимательность. Хотя он наверняка бы трофей проморгал. Он успешно пропустил и красноречивый взгляд, который на него бросила Фураха во время короткого и весьма одностороннего разговора с Дени и Дарой. Вестимо, сестрички. Чем же им так угодила Фалька? Сначала он подумал, что Фальке не мешало бы самой все объяснить, да вовремя спохватился - она ж только родила. Хватит пока и того, что она сообщила - эти двое не враги, можно пропускать в логово. Остальное потом.

Но как же быстро она их отыскала!

Он зашагал рядом с Фурахой, разок не удержался и оглянулся на логово, где лежала только-только родившая самка и несколько детенышей. Сколько их там он в темноте не сосчитал. Много. Признаться, Вирро себя чувствовал немного странно. Он никогда не задумывался о том, что, в общем-то, никак не относится к семье Фальке. Так, прицепился когда-то из скуки и остался... почему-то, он сам не разобрался, почему. Может, потому, что свободолюбивое семейство не походило на прайд с его строгими иерархиями, потому что ему нравились эти львы, нравилось общение, нравились быть с кем-то . С ними он убивал двух антилоп разом - жил свободно, не подчиняясь какому-нибудь королю и вместе с тем не был одинок. Со временем ему стало казаться, что он сам часть этой семьи, он привык к этому чувству. Но с появлением детенышей, которые были связаны только с Фурахой и Фалькой и погибшим Рудо он почему-то вспомнил, что по крови они другие.

В конце концов, это мама Фуры родила Фуре братьев и сестер. А он им кто?

Вирро не стал бы задумываться над этим, если бы, покинув пещеру, не испытал эту странную, необъяснимую грусть. Как будто он там стал свидетелем того, что, в общем-то, к нему особого отношения не имеет. И ему не стоило там находиться. Грусть эта была легкой, как утренний ветерок и потому не заставила Вирро совсем опустить хвост и уши, и шагал он почти что своим прежним пружинистым, легким шагом. Меняющийся пейзаж его не пугал, скорее наоборот - с каждым шагом становилось интереснее. Только вот Фура... Вирро уже убедился, что в жизни не найдет слова, способные разом прогнать печали. Он, мастер слова, испытал эту грустную правду на своей шкуре. Вирро, негромко заурчав, потерся носом о шею Фуры.

- Ну... я понимаю. Но, с другой стороны, его... могила совсем рядом. Мы можем его навещать - может, об этом думала твоя мать. А если все равно тяжко будет, то,  когда Фалька оправится, мы можем предложить ей уйти подальше отсюда. Ты меня знаешь, я всегда готов сняться с места. Эй, смотри, какое дерево! Как когти вытянуло, честное слово! Кстати...  скажи-ка, а как ты думаешь, - внезапно спросил Вирро, оглядываясь на подругу. - Когда они подрастут, кем я для них буду? Ну, как они станут меня называть?

===================) южное озеро

Знаете, что интересно? Например, то, что Руту не было скучно. Казалось бы, сутками только пить молоко, месить мамкин живот и пихать таких же, как он карапузов. Что может быть скучнее? Однако же львенок не знал, что это такое. Разум его пока что напоминал костер в сырую погоду: слабый, едва мерцающий, готовый потухнуть от очередной капли воды, но все равно упрямо продолжавший мерцать. Редкие моменты, когда львенок бодрствовал, сменялись более длинными, когда он спал или пребывал в ленивом сонном забытье.
Он быстро выучил мамин запах: для этого не пришлось прилагать усилий. Он и так уже был знаком львенку, теперь же он обонял его каждую минуту, и лишь изредка, когда Фалька ненадолго покидала пещеру, он, поднимая слишком крупную для его тела головенку, принюхивался изо всех сил, с удовольствием втягивая в ноздри приходящий снаружи воздух. Там был мир, который Рут пока что не мог увидеть, но он — как и остальные львята, — уже отчетливо осознавал, что он невообразимо огромен. Куда больше, чем встрепанное (не без помощи львят) гнездышко из травы, и даже больше, чем пещера, в которой Фалька устроила себе логово. Порой легкий ветерок приносил запахи незнакомых живых существ, и тогда любопытство заставляла львенка тоненько попискивать, почти поскуливать, перебирая лапками по бортику гнезда — как он ни старался, вылезти пока что не получалось, да и силенок пока что хватало лишь на добрый десяток минут бодрствования. Он уже слышал, и довольно хорошо. В первые пару дней уши его были плотно прижаты к голове, так что звуки казались приглушенными, но теперь, когда Руту было уже несколько дней от роду, он слышал прекрасно — и больше, чем нужно.

Это тоже утомляло. Вслушиваешься, принюхиваешься, бац — и ты уже спишь.
А ведь ему еще предстояло открыть глаза.

Малыш уткнулся носишком в теплый мохнатый бок и поплотнее прижался к мягким, сопящим от сытости и довольства братишкам. Ему тоже было тепло и уютно, он тоже посапывал и рассеянно уминал лапками материнский бок, иногда берясь еще раз за сосок. Так потекли спокойные дни, полные безмятежной сытости. А что еще нужно новорожденному львенку, который и глаза-то еще не открыл? В первый раз, когда из-под бока исчезла мать, малыш забеспокоился, задергал носиком и задвигал крошечными усиками, беспомощно потыкался кругом, но обнаружил только нескольких таких же, как он мохнатых камушков. Тогда он запрокинул голову и принялся звать - размеренно, громко и методично. Как неуютно и холодно вдруг стало, как непривычно и страшно! Но уже в следующий раз львенок воспринял исчезновение матери куда спокойнее и почти как будто бы не обратил на него внимания. Она вернулась в тот раз, вернется и в этот, и малыш, чувствовавший исходящее от Фальки спокойствие, успокаивался сам. Когда он обращал мордочку в сторону выхода, напряженно внюхиваясь и вслушиваясь в чужеродные, непонятные запахи, перемешивающиеся с ароматом матери, то сознавал, что снаружи кроется что-то огромное, непонятное и неразгаданное. То, к чему он в один прекрасный день прикоснется.

Ну а пока - спим, ползаем, мяукаем и царапаемся, перекатываемся через братьев и в шутку тягаем материнскую шерсть зубами. Со временем львенок стал лучше слышать, в нем будто не по дням, а по часам прибавлялось весу, шерстка распушилась. С каждым часом приближалось одно из самых значительных и важных событий в жизни - момент, когда малыш сможет, наконец, посмотреть на мир. Львенок ползал все увереннее, тверже упираясь лапками в каменный пол и все чаще и чаще стремился подсознательно туда, в сторону выхода, откуда тянуло интересными открытиями и новыми свершениями. Все чаще и чаще торчал он у края гнезда, которое еще не мог преодолеть, но чувствовал всеми фибрами души, что обязан, просто обязан когда-нибудь это сделать. Ну а пока - спать, есть, толстеть и мять лапками теплый материнский мех.

Утро было обычным: Люпин проснулся раньше всех, но не будил маму. Он помнил, что ночью кто-то (может и он, не будем уточнять) просыпался и плакал, что маме пришлось его успокаивать. Ему почему-то подумалось, что маме хочется поспать. Поэтому он подождет. Впрочем, львенку-то всего три месяца, сколько времени он может терпеть? Пять, ну может десять минут он лежа на спине разглядывал потолок пещеры, по которому ползал какой-то блестящий жук и махал лапами, притворяясь, что ловит его. Потом жук куда-то делся, и стало ну совсем скучно. Поэтому, перевернувшись обратно на живот, Люпин сложил передние лапки крест-накрест, уложил сверху голову и немигающим взглядом уставился на лежащего в сантиметре от него Лакелана. Тот почему-то проснулся и стал активно возмущаться, разбудив остальную ребятню.

— Ну чего ты, я же просто смотрел, спал бы дальше! — искренне удивился он, а потом увидел, что мама тоже открыла глаза. — Привет, мам!

Получив утреннюю порцию умываний, довольный Люпин поднялся на лапы и потянулся и зевнул так, что оставалось только удивляться, как у него челюсть осталась целой. Кошки… Фалька закончила с умываниями и объявила, что сегодня они выходят за пределы пещеры. Впервые в жизни! Их максимум — один шаг в сторону улицы рядом с мамиными лапами, а потом сразу домой. А тут целая прогулка! Да они и слова-то такого не знали.

Ступая последним и непременно поглядывая за братьями, чтобы те не споткнулись и не ударились, Люпин осторожно, но уверенно вышел на улицу. В воздухе было как-то… странно, не описать, как будто этот воздух облизывал его шкурку, делая сыроватой. Подул ветер, и малыш закрыл глаза, наслаждаясь ощущениями. Как же здорово! Он задрал голову и впервые увидел огромный небосвод, который прежде открывал ему только маленький кусочек сквозь проход пещеры.

— Уже выходите наружу! — услышал он знакомый голос и с улыбкой посмотрел на его источник.

Это была Дара, подруга их мамы, она помогала ей растить малышей, и Люпин называл ее не иначе, чем “тетя Дара”. Вот и сейчас он засеменил к ней, чтобы поздороваться и потереться о ее лапы мордочкой. Дени и Дара были для него чем-то необычным, неземным. Они пахли совсем не так, как мама. Не молоком, а землей, травой, другими животными. Это завораживало малыша так, что он любил ненароком уткнуться в шерсть одной из них и вдохнуть этот невероятный аромат. Так он и сделал сейчас, но оторвался от лапы Дары как только его позвала мама.

— Спасибо, мама! — засиял он. — Мы поняли! В воду нельзя. Поняли, да?

Последний вопрос был обращен из-под насупленных бровей к остальным братьям. Ну вот решил он, что за ними нужен глаз да глаз, поэтому “помогал” маме воспитывать их, следя за тем, чтобы никто не ослушался ее. И, если в небольшой пещере это было несложно, то в этом огромном мире… Ох и нелегкая ноша легла на самопровозглашенную совесть этой компашки. Что поделать, придется следить.

Впрочем, самому-то тоже интересно. Еще раз окинув грозным (на самом деле невероятно комичным и милым) взглядом братьев, Люпин вернул брови на место и потопал к белесому черепу буйвола. Мяса они еще не пробовали, но запах был узнаваем. Детеныш принялся обходить его со всех сторон и рассматривать то глазницу, то рог. Очень интересная штука.

Спалось Келе всегда хорошо. Но вот сегодня что-то не очень: вместо привычных радостно-ярких сказок он всё время видел какое-то существо, которое безотрывно следовало за Лакеланом из сна в сон. Оно менялось, пугало своим туманным видом и сверкало яркими глазами, которые не исчезали ни во тьме, ни при свете дня...

Кажется, солнечный лучик и разбудил Келу, скользнув по его морде, и тот проснулся... И увидел ровно перед собой те же глаза из сна!!!

— Аааа! — Кела перекатился на другой бок, и только после понял, что это никакое не чудовище, а всего лишь Люпин, — Ты чего пугаешь! Ты чего... таращишься!!!

В том, что старший сын Фальки не обладал завидной храбростью, не было ничьей вины. И хотя у них в жизни не особо было возможностей пугаться, но Кела умел настолько увлечься какой-то мелочью, что даже простое движение сбоку могло сбить его с толку. А уж такой пристальный взгляд кого хочешь напугал бы!

Очухавшись и помотав головой, Кела, как ни в чём не бывало, улыбнулся, ткнувшись брату куда-то в плечо, и поднялся, во все уже свои голубые глазища таращась на Фальку. Что нового ждёт их сегодня?

Выход на улицу не был первым, чтобы уж совсем ему удивляться, но Кела всегда был любопытен в той степени, чтобы даже в обыденности находить каждый раз что-то новое. Вот и сейчас он, держась поблизости от матери, гордо топал в сторону из всем уже надоевшей пещеры в огромный новый мир. И он радушно встречал львят не только удивительно хорошей погодой, но и общим настроением взрослых: Дара поздоровалась с ними (совсем как со взрослыми!) и Кела в компании младшего сиблинга рванулся к львице. Подрасчитав свою траекторию чуть лучше, Кела в Дару не врезался, а оказался как раз рядышком, отчаянно топоча землю от восторга. Они совсем выросли!

Наобщаться с Дарой вдоволь не дала мама, но Келе сейчас она была важнее всех иных: оказавшись рядом, он тут же примостил попу на землю и затарабанил по земле своим небольшим хвостиком.

Перед ним и вправду были бескрайние степи! С поправкой на детское восприятие.

– В воду ни лапой, – Кела аж кивнул от осознания запрета (хотя он в воду и так не собирался пока что), и обернулся на Люпина, который, несмотря на то, что был вторым, зачастую вёл себя так, будто он старший и самый ответственный, – Конечно поняли, – важно согласился он, целенаправленно шагая к огромному, нет, ОГРОМНОМУ! черепу какого-то существа. Это точно не лев – ни у кого из них не было таких рогов. Может, это какие-то другие львы? Лакелану было настолько любопытно, что он со всех лап бросился изучать новый для него артефакт. Эти самые лапы подвели Келу в последний момент: пять шагов до черепа он преодолел кувырком. Это его не остановило – что вообще может остановить истинного исследователя?

Череп...поддался тяжело. Стараясь забраться на высокий покатый лоб, Кела попытался встать лапами на нос и в глазницу существу, цепляясь лапами за рога. И... получилось! Не сразу, не легко, но в итоге Лакелан таки забрался на голову зверю и усиленно точил зубы об рог. Внимание его отвлёк лишь Рут, который ткнул брата лапой. Удержав равновесие, Кела заинтересованно заозирался, пытаясь понять, где и обо что он измазался, когда увидел странные пятна у Рута на пальцах. Приблизив морду, он оказался обчихан и снова едва удержал равновесие на немного шершавой поверхности черепа.

Неловкий шаг – и Кела всё-таки с черепа слетел, но, благо, в мягкую траву, и оказался направлен ровно на груду веток. Крутейших веток!

Стараясь не сорваться снова, Кела полез покорять самую большую из них, чтобы увидеть как можно больше и дальше. Ветер мягко трепал его по шкуре, и львёнок представлял себя большим и грозным львом.

Ласково улыбнувшись, Фалька кивнула головой, умиленно взирая на свое подрастающее потомство. Какие они были... другие!.. Прежде она немного опасалась того, что дети подрастут и будут напоминать ее погибших первенцев; хотя с момента их смерти уже прошло много времени, а боль потери успела утихнуть и перестала терзать львицу, она не могла не вспоминать о том, как потеряла их. И вот теперь, когда второму ее помету исполнилось три месяца, самка с удивлением и радостью осознала, что совершенно не сравнивает их с Флинном и Аме. Они просто... просто другие. Совершенно не такие, как те, живые, радостные; может, чуть похожие внешне, но все же другие.
Пожалуй, Фалька была счастлива.

Неторопливо и со вкусом напившись, она бросила на детей еще один умиленный взгляд. Люпин был просто чудо! Едва ли не с самого рождения он был этакой второй Фалькой, серьезной и заботливой. Вот и сейчас он следил за всеми, уморительно сурово повторяя материнские наказы. Остальные, правда, не так чтобы особо его слушались — просто, наверно, еще не осознали всех соблазнов прохладной и приятно плещущейся воды. Развлечений на пятачке возле логова и так было достаточно, и, как и предполагала львица, буйволиный череп бил все рекорды по посещаемости. Он притягивал львят словно магнит — они крутились рядом, пробуя на вкус и на зубок, засовывая лапы в отверстия и пытаясь разглядеть все подробности. К тому же, на нем осталось несколько прилипших клочков шкуры, которые можно было трепать и рвать. Ммм, блаженство. Сказать по правде, львица и сама любила порой предаться подобному времяпрепровождению. Что может быть лучше, чем, лежа в тенечке, лениво потрепать какое-нибудь давно усохшее копыто?..

Самка негромко счастливо фыркнула: Лакелан уже успел посетить ближайшие кусты и перемазал мордашку чем-то синим. Ничего, потом она вылижет его хорошенько. Сейчас же ей отчаянно хотелось размяться.
Мысль о том, что пора бы самой сходить на охоту, Фалька вынашивала уже несколько дней. Детеныши росли не по дням, а по часам, требуя все больше пищи, и день, когда им перестанет хватать молока, неумолимо приближался. Их уже было пора понемногу приучать к мясу, тем более, что их крохотные зубки были преострыми. Дени и Дара, конечно, всегда готовы помочь с этим. Поистине, сам Айхею послал Фальке этих львиц! Они появились как нельзя вовремя, буквально перед самыми родами, и не только с радостью присоединились к Фальке, безоговорочно признав ее главенство, но и с огромным энтузиазмом принялись помогать ей всем, чем только могли.
Но сейчас Фальке хотелось самостоятельно добыть какую-нибудь дичь и порадовать ей своих детенышей. Да что уж там, порадовать в первую очередь себя. Она почти три месяца безвылазно сидит в пещере, выходя совсем ненадолго, и поймала за это время разве что парочку зазевавшихся мышей.

— Дара, присмотри, пожалуйста, за малышами, — самка легко взбежала на пригорок, где отдыхала ее подруга, и ласково ткнула ту носом, — они уже вполне готовы пробыть без меня какое-то время... А я попробую поохотиться!
Хотя Фалька и пыталась это скрыть, в голосе ее прозвучала такая тоска, что Дара, задирая морду навстречу ее приветствию, невольно усмехнулась.
— Я все ждала, когда же ты попросишь, — с мягкой улыбкой откликнулась светлошкурая, — конечно, иди, пока они так увлечены своими играми. И не беспокойся! Все будет в порядке.
Почти сразу, не успела львица и пару шагов сделать, как Рут подбежал к ней, обхватывая ее лапы и прося не уходить. Как только он успел это заметить?..
— Я уйду совсем ненадолго, — самка лизнула Рута в макушку, отчего он, разом разжав свои объятия, принялся старательно лохматить все обратно; чуть повысив голос, чтобы ее слышали остальные львята, она продолжила, — Дара присмотрит за вами. Слушайтесь ее так же, как меня!

—-→  облачные степи

Ветки, правда, тоже наскучили Келе достаточно скоро. Вернее, он получил свою дозу первых впечатлений, и теперь был готов всячески углубляться в исследования на самом серьёзном уровне! Например, снова забраться на череп и исследовать каждую его трещинку и отверстие, каждый отросточек костей, каждый обломок! А потом ветки — да какие ветки! Целая куча, гора, высоченная, торчащая во все стороны. С неё падать неудобней, но на этот раз у Лакелана всё вышло гораздо лучше, и он целенаправленно потопал к озеру. Но только потому, что там уже были Финниан и Рут!

— Эй, — позвал он братьев немного робко, — Финн! Мама запретила! Рут?.. — Хотя он и был старшим, но отнюдь не отличался храбростью и совсем не видел себя главным среди братьев, — Мокро? — он сам едва тронул воду лапкой, и невольно отпрыгнул — такая она была странная. Шерсть топорщилась и была такой странной после воды, что Кела тут же оттряхнул лапу почти досуха.

В конце концов, за младшими может присмотреть Люпин, у него всегда получалось всё держать под контролем.

А ещё Кела снова отвлёкся. На этот раз его внимание привлекло странное движение возле одной из скал неподалёку. Он с сомнением подошёл ближе, сперва решив, что это просто игра света и по камню бегает солнечный зайчик, который Лакелан бы с удовольствием половил! Но при приближении стало очевидно, что зайчик вовсе не зайчик, а просто бесследно исчез на самой высоте камня. Задрав голову кверху, Кела честно старался рассмотреть, кто же это двигался (по его логике, раз этот неизвестный гость был маленьким и сбежал, как только Кела подошёл, то он наверняка нестрашный).

Каким же было его удивление, когда зверёк вдруг прыгнул! Снизу вверх! С такой высоты! Лапками во все стороны!

Кела аж зажмурился от страха за зверюшку, за себя и за всех вокруг.

Ай-яй-яй!

Вот только пока что он не предположил, что если ты смотришь на падающую ящерицу снизу вверх, то есть вероятность, что эта самая ящерица может упасть тебе прямо на морду! Конечно, он и не представлял, что зверёк может упасть и на голову, а сдвинуться не подумал.

Всего несколько мгновений полёта, а сколько было в них восторга! Впрочем, как и разочарования при его окончании. Малышка почувствовала, как животом напоролась на что-то тёплое и пушистое, и тут же коротко взвизгнула от неожиданности. Приземление оказалось не из самых приятных, честно говоря, хотя с её попытками прыгать на камнях это вряд ли сравнится. Тут, по крайней мере, и лапки целы, и она сама вроде бы тоже. Геккончик с любопытством приоткрыла глазок, пытаясь понять, куда же она прилетела, и с удивлением обнаружила два громадных голубых глаза (хотя скорее глазища!), глядящих прямо на неё. Вот это её занесло, однако.

— Ой. Здравствуйте, — растерянно выдала ящерка, хлопая глазками. Мало того, что она пролетела совсем чуть-чуть, так ещё и приземлилась в неположенном месте, какой кошмар! Неловко получилось. Ещё более неловким было находиться в тишине, продолжая нагло пользоваться гостеприимством этого... зверя. Зверька. Зверёныша. Вот его, в общем. — Я Куки. Нет-нет-нет, Кукимбиа! Но лучше Куки. Здравствуйте.

Ей бы сейчас слезть и извиниться, а заодно рассмотреть эту зверушку не так близко, чтобы понять, кем был обладатель этих громадных глазищ, вот только... кажется, сама она слезть попросту не сможет. Для того, чтобы просто спрыгнуть, высота может оказаться большой, и она рискует повредить свои лапки. А для того, чтобы взлететь, наоборот – до смешного маленькая. Нужно, чтобы ветер подхватил её! А как же он подхватит, если он остался там, наверху, на дереве? Геккончик пыталась подобрать слова, чтобы попросить эти голубые глаза опустить её на землю, но ничего путного в голову не приходило, а потому она продолжала неловко (пусть и крайне очаровательно) улыбаться, попеременно хлопая карими глазками.