Элике было страшно! Черт возьми, как сильно ныло у нее в груди, как тряслось ее сердце, отзываясь импульсом в каждой части тела. Она стояла, отчаянная и воинственная, перед полчищем чудовищ, зная наперед, что если завяжется драка, то никому не выжить в ней: ни Мирай, ни Луису, ни уж тем более их матери. Но что самке оставалось делать? Бездействовать? Плакать, умолять? Элика вздернула голову, светлые глаза чуть не наполнились слезами, когда опустошитель прошел мимо, бросив всего одну фразу, очевидно адресованную ей; она для него ничего не значит, как и жизнь ее сына и дочери. Она — пустое место. Пустое настолько, что на нее не обращают внимания. И все, что говорит Тоффи — это игра. Львица знала, что такой лев может придушить и детеныша, если он не будет ему верен.

Элика чувствовала вместе с Луисом дыхание сладкоголосого. Видела его желтые немигающие зрачки. Он стоял рядом с ее сыном, мог с легкостью дотянуться до его шеи зубами, и от одной этой мысли в самке только сильнее тяжелым вулканическим пеплом оседал страх. Если она сейчас не вмешается… если она сейчас не обратит на себя внимание любой ценой, то может случиться нечто непоправимое, нечто страшное, за что она точно поплатиться. Элика инстинктивно дернулась вперед, когда ее остановил голос сына — надрывной, взбалмошный и… мерзкий?

— Айхею, Луис, что ты творишь? — так тихо прошептала она, что ее могла бы услышать только стоявшая рядом Мирай. Но глупого подростка уже было не остановить: он выплюнул в морду самцу все, что думал о нем (и, впрочем, почти все, что испытывала Элика). И чем больше говорил подросток, тем сильнее его мать трясло.

На какой-то миг показалось, что вселенная остановилось; что вот-вот, вот сейчас же (ну, давай же, не тяни, пожалуйста!), вот только-только, и Тоффи кинется на детеныша. Элика напрягла мышцы, едва заметно втянулась, как приплюснутая пружинка, готовая при любом намеке на нападение прыгнуть на обидчика (прости-прости, милая Мирай, но что же за мать та, кто отвернется от собственного детеныша?). Однако…

— Чего ты медлишь? — негромко, с дрожью в голосе, проговорила Элика. Конечно, она не хотела расставаться со своим мальчиком; конечно, ей было страшно и больно за него: куда он пойдет? кто будет рядом? крокодилы ли съедят, слоны ли растопчут? Её остальные дети выбрали свой путь, и Элика им это сама позволила, но знала точно, что львята останутся в относительной безопасности и под присмотром надежных друзей и знакомых. Но Луис окажется в саванне совершенно один, и если его не убьют сейчас, то вполне могут убить на гипотетически “безопасном” юге. И все же это лучше, чем быть в плену… у него могут быть шансы, он может вернуться хотя бы даже на север! — беги, Луис… — но он… не уходит. Он что, обезумел? Дурак! Что он делает? Он собирается напасть на Тоффи? Нет-нет-нет! — ЛУИС!

Может, его спровоцировал Тоффи с ехидно-презрительной мордой… может, слова матери, что самолично гнала его прочь, заставили подростковый мозг вскипеть, а может, он ощутил свое жалкое положение настолько, что испытал к себе глубокое презрение? Может, все сразу? Да и важно ли, почему Луис сделал то, что сделал? Просто все ведь могло повернуться иначе, менее… болезненно. Могло ведь? Элике хотелось бы в это верить, потому что так было проще. Только не проще было беспомощно наблюдать за тем, как Луиса могли разодрать все присутствующие здесь. Не проще было испытывать глубокую тоску и одиночество, потому что в один миг все рухнуло окончательно: она и Мирай остались совершенно одни.

Будет ли материнское сердце глухо, пока в лапах чужого самца лежит детеныш, которого ты родила, кормила и воспитывала? Элика никогда не забывала, как нежно укачивала его дождливыми вечерами, как умывала после того, как их с Лурианом вылавливали из грязи, как защищала от посягательств старших львят-подростков. Он вытирал сопли об ее шерсть, приносил ей первых пойманных букашек и ужасно дулся, если брат-близнец побеждал его в драках. Луис — неидеальный сын, но Элика даже тогда и даже сейчас любила его всем сердцем. Может, именно поэтому она заурчала и попыталась прорваться к подростку, чтобы отогнать всех и каждого от контуженного отпрыска. Она была почти у цели, пока львенок пытался разлепить глаза от удара, она могла бы даже сейчас победить Тоффи, но чьи-то тяжелые лапы крепко схватили ее и прижали к земле.

— Пусти, пусти меня! — она пыталась вырваться, не видя перед собой ничего, кусалась и брыкалась, за что была прижата к земле так сильно, что тяжело было сделать вдох. Она смотрела на Луиса, видела сквозь слезы, как он поднялся, видела, как опустошители вскинули головы, скалясь и хохоча, как он выскочил из пещеры, позорно поджав хвост, и как следом за ним выбежала из пещеры одна из недавно пришедших самок. Даст ли он ей отпор, если хищница поймает его? Теперь Элика могла лишь молиться Айхею, чтобы Луис выжил. Она не сумела защитить ни его, ни свою семью, на кого еще ей можно было положиться, как на Бога, в которого верили ее родители?

Иштар на это представление смотреть было тоже не особо приятно, хотя почти все действо она стояла в сторонке и подозрительно молчала. В ее очаровательной голове быстро созрело недовольство, хотя оно касалось не только коллективного недоизбиения Луиса, но и других весьма неприятных моментов. Во-первых, Тоффи было плевать на ее мнение, и он открыто это выразил, позволив откуда невесть взявшимся самкам остаться “дома”, не удосужившись хотя бы кратко рассказать, кто они вообще такие и откуда он их знает (эй, “супруг”, а где ты вообще отыскал этих девочек, вдруг они чумкой два дня назад переболели?); во-вторых, сладкая речь вожака меньше всего вдохновила львицу. Он назвал Деваса своей правой лапой, упомянул о талантах этой… как ее там? Ивори? Упомянул о семье, о том, что надо держаться вместе (бла-бла-бла), но НИ СЛОВА не сказал об Иштар. НИ СЛОВА не заявил никому, что замечательно проводил с ней время еще на рассвете, что она теперь его самка или что-то типа того. Львица поджала губы, недовольно напряглась, злилась все сильнее, пока едва ли не каждый подлизывался к вожаку, так или иначе пытаясь захлопнуть мальчишке пасть, а потом, когда он стрелой вылетел из гнездышка, львица встрепенулась, качнула бедрами и подошла к Тоффи совсем впритык, повернув голову той стороной, где четко и ярко, с особым старанием, была вычерчена татуировка опустошителей.

— Вожак сделал бы все сам, — холодно сказала кошка, — а не травил на едва обросшего гривой львенка толпу кровожадных ублюдков.

Она вдруг выдохнула, обиженно подобралась. Почему наедине лев вел себя совсем иначе? Он открыл для нее те секреты, которые она искала, к которым всегда стремилась. Иштар на миг замешкалась, нервно облизнула губы, дернула хвостом. Ой, к черту. Снова будет доказывать, что так было надо, что он по-другому просто не мог. Он же вожак. Никто не может идти ему наперекор. Да и уязвленное собственное достоинство…

— Думаю, если я уйду вслед за мальчишкой, ты избавишься от еще одной надоедливой проблемы… — она скосила глаза на всю ораву, что толпилась у входа\выхода, — я же ведь НЕ ТВОЯ самка, да?