Фестр всё медлит, неописуемо при этом раздражая племянника. Котис просто не может поверить, что Аминту нельзя спасти. Или, правильнее сказать, не хочет? Кронпринц свято уверен: если всех поднапрячь и заставить сохранять самообладание – не важно, грубой силой или ласковыми словечками – то брата можно даже с того света вернуть. Глядя на то, как непростительно медлит родственник, ранее хладнокровный на вид Котис вдруг почувствовал, как в груди что-то с бешеной силой заколотилось, щекоча рёбра, как сжались его мышцы, а когти нервно то вытягивались, то снова были спрятаны силой воли. Внутри всё словно вскипало и бурлило, заглушая адекватные мысли и в принципе не позволяя думать. Котис не привык чувствовать такое волнение, если не сказать панику, и просто не знал, как на такое состояние следует реагировать, а потому вынудил себя сохранять спокойствие и собранность хотя бы внешне. Разве что крайне сосредоточенный взгляд, впившийся в тощее тельце дяди, выдавал подлинные чувства кронпринца с головой. Он даже не сразу понял, что рядом оказалась Эби, и её вопрос заставил Котиса также хищно обратить свой взор к ней. Благо, архонт Запада быстро распознал в белой напуганной львице свою сестру, и заставил себя снова принять более спокойное выражение морды. Самец даже не обратил внимания, что львица, сопровождавшая её, совершенно ему незнакома. Краем глаза увидев рыжую шкурку, он вообще принял её за Таишу, и более не стал заострять на ней внимания.
– В пещеру, – металлическим голосом скомандовал лев, тут же вновь посмотрев на дядю. Пускай хотя бы она не медлит. Нельзя поддаваться панике и чувствам, нужно просто действовать. Потом наплачетесь, а сейчас будьте добры вытереть сопли и работать. Между тем, в мыслях самого Котиса тоже не царил мир и порядок: в голове роилось тысяча мыслей, и Котис никак не мог толком сосредоточиться ни на одной из них. Во-первых, почему Фестр, обычно так трепетно заботящийся о своих племянниках, вдруг стал медлить, теряя драгоценные секунды. Во-вторых, что нужно отправить ту же Таишу к Трём Когтям, чтобы она объявила собравшимся, что церемония коронации откладывается, так как король неважно себя чувствует, чтобы звери не ждали церемонии до самого обеда. О том, что непременно нужно отправиться с львицами на охоту, ведь после пробуждения Аминте понадобятся силы, и свежая тушка какой-нибудь молоденькой газели ему не помешает. Но вот с губ Фестра слетают эти слова. Отец умер от болезни?... Почему Асия никогда не говорила об этом? И как это, чёрт возьми, бессильны?! Здоровяк замирает, на несколько секунд словно забыв, как дышать. Его напряжённый хищный взгляд сменяется растерянностью и отрицанием слов Фестра. Нужно вмешательство самого Айхею? И к какой святыне ему, Котису, нужно отправиться, чтобы вытрясти из когтей Бога жизнь своего брата?
Самец делает шаг в сторону, пропуская дядюшку, и спустя несколько секунд следует за ним. Только войдя в пещеру, он чувствует смрад страха, отчаяния и ожидания чужой гибели. Видит плачущую сестру, уткнувшуюся в Галатеса, видит его скорбное выражение морды, видит плачущую в углу матушку, разбитую Касари, растерянную рыжую львицу и, наконец, тело Аминты. Он всегда казался Котису слабым. Самый тощий, самый низкий, но всё ещё его брат. Сейчас же он вовсе был таким… беспомощным. Жалким. И в это просто не верилось. Не хотелось верить. Котис всеми правдами и неправдами гнал от себя мысль, что его брат действительно сейчас вот-вот умрёт. Ведь часом ранее он так добродушно приветствовал его улыбкой! Словно и не было в детстве никакой вражды, словно он давно сумел простить все старые обиды.
Самец не находит в себе силы войти и присоединиться к семейству, и потому просто остаётся в проходе пещеры. Утреннее солнце обжигает его со спины, кончики гривы золотятся в этом свету, словно он – и есть тот самый посланник Айхею, озарённый его божественным светом, и он пришёл, чтобы спасти жизнь короля. Котис отдал бы всё, чтобы это было действительно так. Сейчас он был готов даже обменять собственную жизнь на спасение Аминты. Лишь бы снова увидеть эту улыбку, прежде чем навсегда закрыть глаза уйти в небытие. Вот только вместо этого он может лишь лицезреть, как от него исходит массивная, пугающая тень, растянувшаяся по всей пещере и накрывшая слабое тельце короля. Она напоминала Котису то, как он в юности представлял саму смерть. Темную, безликую, огромную и могущественную, накрывающую жизни других, как львёнок накрывает лапой мышь, прежде чем сжать её в своих когтях.
– Король умер.
В груди что-то замирает, и с грохотом ухает вниз; у Котиса перехватывает дыхание и он чувствует пробирающий до костей холод, исходящий изнутри. Он смотрит куда-то сквозь, в пустоту, не желая принимать эти слова. Но они снова и снова безумным шквалом обрушиваются на него, отражаются от стен, остаются где-то внутри. Умер… Сегодня умер король. Сегодня умер Аминта. Сегодня умер его брат. А вместе с ним и надежды Котиса наладить отношения в семье. Здоровяк почти беззвучно выдыхает, опустошая лёгкие до неприятного покалывания, немного склоняет голову и продолжает смотреть вникуда, терзаемый своими воспоминаниями и тревожными мыслями.
– Никакой ты не принц! Ты - принцесса!
“Кто это?” – мысленно спрашивает самого себя самец, пытаясь вслушаться в чей-то детский, почти забытый голосок.
– Пусть бежит, слабак.
“Это… это я говорил?”
– Все считают, что Аминта - король. Но какой из него король, если он только плачет?
“Нет. Это не мои...Я ведь не мог так… не мог же?” – в очередной раз пытается отрицать действительность саблезуб, болезненно морща нос.
– Да морду ему набить надо, чтобы дурь вылетела из ушей и потерялась за горизонтом!
“Заткнись.”
– По границам шарахаются какие-то ненормальные чужаки, портят наши – ох, простите! – земли нашего будущего королька, а он куда-то свой подхвостый мешок вместе с мозгами гулять отправил.
“Я. сказал. заткнись.”
– Надеюсь, когда его Глупейшество вернется, а он вернется вместе с сестрицей, вы с дядей пропесочите их обоих как следует.
“Хватит!” – самец зажмурил глаза, отгоняя свои же слова. В голове смешалось всё: новость о том, что Аминта умер, слова самого Котиса, который будучи детёнышем так жестоко задирал старшего брата, его слова сожаления, желание стать значимым для семейства. И всё это эхом отдавалось в сознании, не позволяя нормально соображать. Казалось, что он – маленький, гордый и безмерно глупый – всё ещё стоит тут, в пещере и поливает грязью брата. Брата, которого уже не спасти. Котису становится невыносимо тошно от себя же. Хочется врезать по этому призраку прошлого, размазать его по стенке, только бы захлопнуть его пасть, вырвать его горделивый ядовитый язык и запихнуть ему же в глотку.
– Да здравствует король! – звучат слова Фестра, и они, словно спасительный круг, заставляют все мысли и воспоминания Котиса мигом замолкнуть. Вместо этого назревает другой вопрос. Как же он здравствует, если он умер?
Фестр подходит ближе, и Котис было думает, что тот хочет выйти, не в силах находиться в пещере с телом почившего племянника по примеру Асии, которая нашла в себе силы вернуться только когда Аминта уже почти испустил свой дух. Котис делает шаг ему навстречу, выходя из прохода, и уже хочет сделать шаг в сторону, пропуская его, но дядюшка внезапно останавливается. И, что самое странное и неожиданное для Котиса, склоняет голову. Котис, доселе выдававший своё состояние лишь потерянным взглядом, теперь совсем выглядит растерянным.
– Ваше Величество!
Как ножом по сердцу.
Только сейчас до Котиса доходит, что для него означает смерть брата. По пути сюда эти мысли всё же кружились у него в голове, словно надоедливые мухи жарким днём, но он их настойчиво гнал, наивно полагая, что им удастся спасти Аминту. Он хоть и самый низкорослый и слабый, но ведь он его брат, должен выкарабкаться!
Котис привык, что он всегда был вторым, и не смел даже заглядываться на престол. Даже собственная мать никогда не ставила его на первое место: у неё всегда были Аминта и Эбигейл. И хотя подготовить первенца к воцарению было её прямой обязанностью, Котис воспринимал всё на свой счёт. Отца он так и вовсе не знал, и хотя в минуты отчаяния тешил себя мыслью, что будь Птолемей жив, он бы обязательно посмотрел на него, а не на более умных и царственных братьев, и даже не на хрупкую и женственную Эбигейл, которой защита нужна всяко больше его – Котиса, самого крупного и сильного из семейства; что Птолемей тоже будет проводить с ним время, обучая премудростям, и Котису не придётся доставать Каса, личного телохранителя коронованного братца, или искать поддержки в Таише. Но здравый смысл осаждал, напоминая, что он – всего лишь второй сын. И будь отец тут, он бы точно также тратил своё время на первого сына. На будущего короля, а не на его запасной вариант.
Всегда ставили вперёд Аминту, ведь он – будущий король. Могли поставить Эбигейл, ведь она являлась единственной дочерью, и потому о ней негласно заботились чуть больше. Могли уделить больше внимания Галатесу, за его ум и учтивость. А что Котис? А Котис просто шатался где-то на заднем плане, истязая себя тренировками, водил патрульных в обход границ, когда достаточно подрос, помогал львицам загонять крупную добычу и, стоило появиться хотя бы одной свободной минутке – уделял её защите Эбигейл. Пожалуй, единственная, кто действительно могла поставить его на первое место, была глупышка-Касари. И то, скорее от осознания того, что если оставить Котиса в покое, он окончательно забьёт на своё самочувствие и заработается до смерти. Истощит себя, и поймёт, что пора остановиться, только когда будет точно также лежать без сил и на последнем издыхании мерзко похихикивать, глядя на взволнованную мордашку Касари, пытающуюся его подлатать. Трон? Вы шутите? Он же всего лишь второй сын. Всего лишь глупый здоровяк, который просто привык быть опорой для тех, кто ему дорог, но при этом став взрослее не подпускает к себе никого.
Все эти два года он являлся кронпринцем, но не воспринимал этот титул всерьёз. Даже у той же Кариссы иногда хватало наглости шутить на эту тему. Мол, Вы подождите, Ваше Высочество, сейчас Ваш братец найдёт молоденькую красавицу, нарожает львяток и и что ж будет с Вами? Да, ведь быть вторым – его судьба, пока Аминта не обзаведётся наследниками: тогда Котиса подвинут ещё дальше. Но внезапно из кронпринца, не смеющего даже заикаться про наследование престола, он превратился в короля.
Король.
Какое громкое, однако, слово. Вот только от одной только мысли, каким образом ему достался этот титул, Котису становится не по себе. Он получил трон, когда брат лишился жизни. Как он будет нести это бремя? Особенно зная, как жесток он был по отношению к Аминте в детстве, лишив его возможности с теплотой вспоминать о юных годах.
“Если мне и суждено стать королём, то нужно сделать так, чтобы ты, брат, смотря на меня вместе с Королями Прошлого, смог простить меня”, – вот и всё, о чём сейчас мог думать здоровяк. Наверное, ему стоит что-то сказать. Что-то вдохновляющее, способное вселить надежду в сердца родных. Вот только никаких мыслей на этот счёт нет, да и сухой липкий ком, вставший поперёк горла, не даёт и слова вымолвить. В какой-то момент он просто распрямляет плечи, возвышаясь над всеми присутствующими; его взгляд ещё кажется туманным и немного растерянным, но Котис изо всех сил пытается держаться царственно. Казалось, будто рядом появился Кас – аколуф почившего короля – и своим нервным заикающимся голосом рявкнул, что Котис, вообще-то, тоже часть королевской семьи, и должен вести себя подобающе. Король обводит мимолётным взором всю пещеру, задержав свой туманный взор сначала на Эби, затем – на Касари. Не желая увидеть, как они склонятся перед ним, нет. Он искал банальной поддержки, что, впрочем, слабо читалось в его каменной морде и рассеянных глазах, кажущимися сейчас такими холодными и безэмоциональными, будто Котис сейчас просто отправится в очередной обход границ, а не на похороны своего почившего брата.
