“Miðgarðr”

Холодно. Холодно, холодно, холодно, поч— почему так холодно?

Не открывая глаз, Нилсин свернулась в калачик потуже, в тщетных попытках сохранить настырно сбегающее тепло. Когда львица начала дрожать и в полудреме постукивать зубами, стало понятно, что так ей не согреться. Надо встать и подвигаться, разогнать кровь в венах. Это помогает. Но почему все же так холодно?

Львица разлепила глаза, чтобы понять, что она лежит совсем одна в центре королевской пещеры. Она быстро огляделась и нашла дедушку с бабушкой, спящих, уткнувшихся друг в друга, лежа у дальней стены, подальше от входа, где завывающий ветер не будет им мешать. Нилсин непонимающе хлопала глазами. Обычно они спят все рядышком, чтобы сохранить тепло, да и для безопасности это лучше. Почему же…

Воспоминания о прошедшем дне нахлынули внезапно. Гордый Бэрри, окровавленная шкура южанина и ее обморок. Нилсин, не сдержав стона, легла на землю и прикрыла глаза лапами. Она их опозорила. Она упала без чувств при всем клане или практически при всем. При виде подарка, который любой другой посчитал бы огромной честью. Это пятно ей никогда не стереть и, что важнее, оно не сможет не отразиться на ее дедушке с бабушкой. Один всемогущий, как же они должны быть ею недовольны. Может, даже брезгуют? Стал ли этот позор достаточным для того, чтобы королевская чета наконец увидела то, что знали уже все Ходоки: что она им не ровня.

Нилсин тихонечко хлюпнула носом и стала яростно вытирать лапами мокрые глаза. Размяться. Ей нужно было пойти размяться. Здесь было слишком холодно просто оставаться, а если она начнет просто расхаживать по кругу, то обязательно разбудит Морлока и Ярану, а она не готова сейчас с ними говорить. Попытавшись скрыть все следы ее мгновения слабости, Нилсин вышла в основной грот, где собрался почти весь клан. Кто-то спал, кто-то ел. Пара Ходоков, чьи имена почему-то вдруг выскочили из головы Нилсин, хищно ухмыльнулись ей, гадко посмеиваясь и облизываясь. Словно видели в ней не внучку короля, не принцессу Ночи, а добычу. От их взгляда у львицы мурашки пробежали по спине, и она, отведя глаза, ускорила шаг. Она хотела выйти к Гренадилу. Это место всегда помогало ей успокоиться и собраться с мыслями.

Погода снаружи грота, однако, не располагала к прогулкам. Пока львица спала, там началась жуткая метель, в которой, если Нилсин выйдет туда, она не увидит ничего дальше собственного носа. Как специально, конечно же. Оказаться запертой со львами, с которыми она меньше всего сейчас хотела делить пространство. Принцесса оглянулась, чтобы снова быть встреченной парой хищно лыбящихся львов. Конечно, Король с Королевой спят, эрилазов вокруг тоже не видать, вот они и не скрываются. Нилсин стыдливо прижала уши. По крайней мере Бэрри тоже не было видно. Хоть что-то. Она взглянула в сторону углубления, где спала королевская чета, и вдруг вспомнила как сама стояла там всего каких-то несколько часов назад. И как перед ней лежала шкура снятая со льва.

Даже просто находиться в пещере было тошно, поэтому Нилсин, прищурившись, чтобы защитить глаза от летающего повсюду снега и льда, вышла наружу и упрямо сопротивляясь ветру направилась в сторону, где растет Гренадил.

Могущественное дерево быстро проступило сквозь пургу, Нилсин даже показалось, что сам ветер гнал ее к священным корням. Львица обратила взгляд к кроне, столь высокой, что казалось она касается самих небес. Священное дерево, чья мощь исходит от самого Все-Отца. Глашатай его воли на земле. Обычно это место успокаивало ее. Почему-то в этот раз чувство тревоги и ощущение, будто идет что-то ужасное, только усилилось. Она опустила взгляд и застыла.

У корней стояла фигура. Лев. Самец. Крупный. Но меньше ходока, лишь немногим больше самой Нилсин. Светлая шерсть, но не белоснежная, как у ходоков, даже до снега с песком принцессы не дотягивает. И угольно-черная грива. Южанин. Тут никаких сомнений быть не может. Тот самый. Нилсин теперь на всю жизнь запомнит эту шкуру и эту гриву. Боги, должно быть это Бэрри. Видимо он, подобно своему отцу, гордо одетому в шубу из убитого медведя, укутался в шкуру своей жертвы. В горле у самки встал ком. Осторожно, Нилсин сделала пару шагов назад, но почему-то не могла отвести глаз. Что-то было не так.

Внезапно фигура зашевелилась и Нилсин вздрогнула. Бэрри в шкуре южанина стал медленно поворачиваться, и тогда принцессе стало понятно что не так.

Когда пустые глазницы южанина с запекшейся кровью вокруг уставились на нее. Когда открылся рот и из него потекла какая-то черно-красная масса.

Это был не Бэрри, закутавшийся в свой выигранный в нечестном бою трофей. Это был сам Южанин. Нилсин закричала.

— Нилсин, — послышался хриплый голос. Одновременно знакомый и нет. Теплый и холодный. Морлок и Бэрри. — Тебе не нравится?

Принцесса уже совершенно не сдерживая крик принялась пятиться назад, не отрывая взгляда от медленно приближавшегося к ней южанина, кровь которого текла у него из глазниц, рта, живота, оставляя за собой багряный след на снегу. Нилсин не выдержала и развернулась, намереваясь сбежать. Куда угодно, ей все равно, лишь бы подальше.

— Тебе не нравится? — повторил раздваивающийся голос. — Нилсин.

В этот раз он был будто ближе. Принцесса зажмурилась, пытаясь прогнать его из своего сознания.

— Нилсин…

Жгучая боль взорвалась на морде у львицы, когда она внезапно врезалась во что-то твердое и в то же время мягкое. Не дерево, не ледяная скала. Нилсин открыла глаза.

— Дедушка! — совершенно не скрывая слез воскликнула львица и уткнулась в теплую белую гриву Морлока, совершенно позабыв о своих страхах, которые съедали ее там, в гроте. — Дедушка, пожалуйста, прости! Прости меня! Прости за то, что я такая слабая, но я не могу! Пожалуйста, дедушка, я умоляю. Не выдавай меня за Бэрри. Я сделаю все! Только спаси меня!

— Пташка, — снова прошептал голос и на шею самки легла тяжелая лапа. — Тебе не нравится?

— Нет! — Нилсин еще сильнее уткнулась в белую гриву деда, беззастенчиво пачкая ее слезами и соплями. — Нет, мне не нравится!

— Жалость-то какая, — произнес голос. Нилсин встрепенулась, но прежде, чем она успела что-то сделать, лапа, которая до этого казалась утешающе лежала у нее на загривке, вдруг резко надавила и прижала самку за горло к земле. Принцесса скосила глаза на бок, чтобы увидеть нависшую над ней белую гриву и серые глаза. Нилсин захрипела. Воздух отказывался проходить в легкие.

— Пташечка, прилетевшая с юга, — с хрипотцой прошептал Бэрри, дыша прямо в ухо принцессе. — Тепленькая. — Нилсин почувствовала легкое прикосновение мокрого, шершавого языка к ее уху. — У меня есть для тебя подарок. Под стать твоей горячей, южной крови.

Она почувствовала острый коготь, уткнувшийся ей в грудную клетку, резкую боль и струйку теплой крови, потекшей из надреза. Нилсин попыталась снова закричать, но сдавливающая горло лапа не давала издать ничего, кроме слабых хрипов. Она попыталась брыкаться, надеясь, быть может, ударить его куда-нибудь под коленку и заставить потерять равновесие, но все промазывала. А коготь продолжал двигаться дальше, ниже, в сторону нежного брюшка. Боль была невообразимая, но даже вскрикнуть львица была не в состояние. Глаза панически рыскали в поисках помощи, но нашли только пустые глазницы стоящего поодаль Южанина. Кровь продолжала вытекать, а фигура осунулась, словно кожаный мешок, из которого потихоньку вытекает вода. Он стоял и смотрел на принцессу Ночи, молча открывая и закрывая рот.

В этот момент Нилсин наконец поняла, что происходит. Это все сон. Всего лишь сон. Конечно же. Ей стоило сразу это понять, еще когда она только увидела Южанина. Обычный ночной кошмар. Хоть и боль как настоящая. Она скосила глаза на зловеще ухмыляющегося Бэрри, продолжавшего с наслаждением освежевывать ее. Это сон. Сейчас она в нем умрет и проснется в реальном мире. Вот и все. Нужно только потерпеть. Чуть-чуть осталось.

“Должно быть это моя расплата,” подумала она, закрывая глаза. “Пережить то же, что и этот погибший из-за меня южанин.”

Резкая боль в области живота, куда сильнее, чем до этого, хотя, казалось бы, сильнее просто невозможно, заставила львицу распахнуть глаза и вскрикнуть. На этот раз вскрикнуть, потому что лапы, прижимающей ее за шею к земле больше не было. И Бэрри не было, и Южанина, и живот ее был цел. Только Нилсин и пустой грот.

“Niflheimr”

Тяжело дыша самка повалилась набок, невидящим взглядом уставившись в стену. Лапами она осторожно, убедившись сначала, что от шока не выпустила случайно когти, ощупала свою шею, грудь, живот. Все цело, на месте, только эхо боли и скачущее галопом сердце.

Нилсин не знает сколько времени ей потребовалось, чтобы перестать трястись и встать на ослабевшие от паники лапы. Хвост нервно дергался туда-сюда, шерсть стояла загривком, морда мокрая от слез. Нилсин провела лапой по морде, пытаясь успокоиться.

— С-с-саамый жуткий к-к-кошмар в моей жизни… — срывающимся голосом прошептала она. К счастью, в гроте никого не было. Нилсин сделала пару глубоких вдохов и выдохов и пошла в сторону выхода. Ей нужна вода. Промочить пересохшее горло, остыть, смыть с себя остатки этого жуткого сна. Для последнего сойдет даже сугроб поглубже, в который можно было бы зарыться с головой.

Принцесса вышла за порог пещеры и застыла.

Перед ней предстали укутанные мраком, бескрайние ледяные просторы. Но это были не ее земли.

Здесь не было узкой тропы, ведущей к скрытому логову Ходоков. Не было величественного дерева Гренадил. Только бескрайняя ледяная пустошь. Нилсин взглянула наверх и поняла, что на небе полнейшая темнота. Ни луны, ни звезд, ни туч. Просто… пустота и туман. В землях Ходоков никогда не было такого тумана и мрака. Только откуда-то сбоку, сильно вдали, на землю падал какой-то холодный свет.

— Фрея милосердная… Опять?

Теперь, когда она поняла, что это все сон стало одновременно и проще, и сложнее. Да, это сон, все здесь — лишь плод ее воображения. Но воспринимается все очень натурально: и холод, и тепло, и боль. Но самое неприятное в этой ситуации, что она не знает, как заставить себя проснуться. Что ей нужно сделать во сне, чтобы проснуться наяву? Она уже умерла, но когти кошмара продолжали впиваться в ее сознание.

Она огляделась, но никого больше не увидела. На мили вокруг был только туман. Поэтому Нилсин просто пошла в сторону, где она заметила проблеск холодного света. А что ей оставалось? Сидеть на месте? Какое-никакое но движение, быть может, поможет ей переждать этот дурацкий период сна: когда ты уже понял, что спишь, но тело еще не готово проснуться.

Время — странное штука в принципе, а во сне — тем более, поэтому Нилсин даже не пыталась считать, сколько она шла. Знала только, что лапы уже начинали уставать. Невольно ее взгляд возвращался к странному небу. На нем по прежнему не было ни звезд, ни луны. Иногда ей казалось, что ей удавалось разглядеть там наверху какие-то прожилки, на подобие тех, что в стволах деревьев, но она не решилась бы говорить наверняка. Слишком темно. Не удивительно, что тут нет ничего, кроме льда. Если на небе нет ни луны, ни звезд, наверное Солнца и подавно ждать не стоит.

Солнце. Как ей его не хватало. Хоть бы даже и холодного, какое в ее родных краях. Оно теплое, приятное и все в нем становилось как-то красивее. Даже льды и снега на солнце начинали завораживающе блестеть.

Львица продолжала идти вперед, едва разбирая куда наступает в плотном слое тумана, окутавшего ее с ног до головы. Пару раз ей казалось, что краем глаза она видела какое-то движение, слышала какие-то звуки, но в итоге никого не нашла. Она пыталась подать голос, позвать кого-нибудь, сама не особо понимая кого она может позвать в собственном сне. Богов разве что. Ведь им все видно, они могут ей помочь. Но конечно же, никто не отозвался.

Она шла, пока ноги ее все еще несли, пока подушечки лап не начали неприятно ныть. Тогда она дошаркала до черной, как “потолок” над ней стены, прислонилась к ней и медленно сползла на землю. Нилсин прикрыла глаза лапами. Хотелось плакать. Это ее сон. Почему, почему, почему она не может из него выбраться? А что если она никогда не выберется? Может… может она умерла? Может ее сердце просто не выдержало потрясения и разорвалось?  И это не сон, а… Львица открыла глаза и принялась лихорадочно осматриваться по сторонам. Это не Вальхалла. Пускай никто из живых наверняка не может знать как выглядят чертоги Всеотца, но точно не так. Может… Быть может ее забрала Хель? От этой мысли шерсть на загривке встала дыбом, и Нилсин сильнее вжалась в стену. Могли ли валькирии отдать ее на растерзание за то, что она неправильный ходок?

Стена, к которой прислонилась Нилс зашевелилась.

С шипением самка отскочила, наблюдая, как стена поднимается, расправляется, как одновременно с ней движется потолок, как из-за нее появляется холодный лунный свет, и вот стена уже не стена, но гора мускулов, покрытая черной и холодной чешуей. Львица попятилась. Сбоку подул леденящий ветер, равного которому она никогда не чувствовала. Нилсин обернулась и была встречена громадной рогатой головой с холодными, белыми глазами и зубастой пастью, из которой клубами выплывал ледяной туман. Рядом сидела львица. Больше любого ходока раза в два. Бурая, с такими же белыми глазами и изуродованной половиной лица.

Хель. Ее описание не совсем совпадало с тем, что знала о ней Нилсин, но почему-то она была абсолютно уверена. Это Хель.

Нилсин еще никогда так сильно не боялась и не тряслась. Если ее сердце не разорвалось тогда, в пещере, когда она упала в обморок от вида освежеванного южанина, то оно точно никак не могла выдержать встречи с самой повелительницей загробного мира. С самой смертью.

“Hvergelmir”

Она бежала. Усталость, ноющая боль в лапах? Их словно и не было никогда, еще и не о таком забудешь, когда сама смерть сидит у тебя на хвосте. Нилсин бежала, спотыкаясь и поскальзываясь на льду пустоши. Она и сама не знала куда бежит. Гигантский змей, или ящер, или что это вообще за зверь был словно повсюду. Теперь, когда он зашевелился, она четко видела огромный корень над своей головой, на котором сидел ящер. Она видела когти, каждый размером с нее саму, которыми он впивался в кору, холодный туман, исходивший из его рта. Вокруг вдруг все зазвучало, появились стоны и хрипы. Иногда среди туманов ей казалось, что она видела исхудавших, израненных, согнувшихся в три погибели львов. Полупрозрачных, словно сделанных из этого тумана. Возможно так и есть, Нилсин не останавливалась, чтобы что-то проверить. Она бежала, ломая когти об заледеневшие камни. Рядом показалась река. Нилсин была сосредоточена лишь на одной мысли: “бежать, бежать, бежать, спастись, выжить, как угодно, где угодно, любое укрытие.” Она даже не оглядывалась, чтобы убедиться, что за ней кто-то гонится. Она знала наверняка: оглянется, замнется, задержится — умрет.

Но никакого укрытия нигде не было. Ни пещеры, ни травы, ни даже камней каких, среди которых можно было бы зарыться. Виднелось только озеро вдали, из которого брали начало реки. Много-много рек. Нилсин бежала прямо к нему. Озеро, маленькое, слишком маленькое, чтобы туда протиснулась даже голова этого чудища. Это единственный шанс. Единственный, единственный. Последний.

Нилсин прыгнула. Вода была на удивление теплой, приятной. Такой даже в ее землях не было. Озеро на территориях Ходоков было замерзшим, а вода смертельно опасной. Здесь… здесь было хорошо. Хотя она и не видел дна, внизу была только полная темнота. Но почему-то здесь ей казалось, что она в безопасности. Она давно не чувствовала этого. Не с начала этого сна. Не с начала ее жизни среди Ходоков.

Не с тех пор, как умерла ее мать.

Нилсин блаженно закрыла глаза. Откуда-то снизу доносилось шипение, но она уже не обратила на него внимания.

“Mímisbrunnr”

Она открыла глаза лежа на какой-то поляне, на берегу озера. Совсем другого нежели то, в которое она прыгнула. Здесь росла трава, хоть она была и казалась жухловатой. Озеро же со всех сторон было окружено, словно ограждением, корнями, которые сползали в воду и жадно пили из нее. Нилсин тяжело дышала. Это не грот. Это не Вальхалла. Она вообще не знает что это за место. Она все еще спит? Этот кошмар все еще продолжается? Она умерла? Или она умирает, а это — такое метафорическое отображение ее состояние, которым решили повеселить ее валькирии прежде, чем отправить ее к Одину, Фрее или Хели? Львица со стоном уронила голову на лапы и заплакала. Так, как давно не плакала. Громко, во весь голос, не стесняясь, что кто-то ее услышит. Здесь никого не было. Ни деда, ни бабушки, ни эрилазов, ни Бэрри. Никого. Только она и, наверное, какая-то особо недовольная ею валькирия, решившая помучать ее перед тем, как забрать на тот свет. Что ж. Пусть. Пусть любуется результатом своих стараний. Разбитой, уставшей самкой, которой уже все равно. Гордость? У нее ее никогда не было. Пусть забирают ее. Куда угодно, лишь бы это все закончилось. Кто угодно, куда угодно. Лишь бы это все закончилось.

— Бедное, бедное дитя, — прошептал незнакомый голос прямо над ухом львицы. Нилсин подскочила, чтобы увидеть кто произнес слова: очередной плод ее воображения, принявший облик Бэрри? Дедушки? Нет, голос не похож ни на одного из них. И в то же время почему-то безумно знаком. Но источника его она не нашла.

— Столько бед прошла, столько бед еще предстоит пройти, — продолжал шептать голос.

— Кто здесь?! — пискляво и заплакано вскрикнула Нилсин.

По опушке прокатился приятный, даже сладкий, если так можно сказать, смех. Теплый. С ноткой озорства в нем. Где она его слышала раньше? Быть может… во сне? Неожиданная мысль вдруг посетила ее. Духи. Духи ведь могу вмешиваться в сны львов. Бабушка рассказывала ей когда-то давно, что даже сами боги иногда приходят в сны своих подопечных.

— Ты дух? — чуть более окрепшим, но все еще заплаканным голосом спросила она. — Это ты устроил мне этот кошмар?!

Все тот же манящий, теплый, — буквально теплый, Нилсин почувствовала как это тепло волной разлилось по телу, — смех прокатился по округе.

— Ну, зачем же мне мучать такое прелестное дитя? — вкрадчиво произнес голос. — Но путь к мудрости никогда не бывает прост, не так ведь, Мимир?

Нилсин обернулась. По ту сторону озера лежал огромный светлый лев. Даже Хель, которая, казалось, возвышалась над любым Ходоком, словно скала, не годилась этому гиганту и в подметки. Нилсин прижала уши. Его там не было! Она совершенно точно уверена, что его там не было!

Лев лишь размеренно кивнул, не подавая голоса.

— Мой брат, если мне не изменяет память, отдал за нее свой… глаз?

Из толщи воды, на которую невольно упал взгляд Нилсин в этот момент, всплыло большое, до неузнаваемости мутное глазное яблоко.

Она закричала. И в этот раз все вокруг вдруг стало мутное, громадный лев Мимир стал таять, словно туман, который снесло ветром. А сквозь свой крик она услышала теплые слова.

— Тише, тише, Пташка. Не бойся… Не бойся.

Лев исчез, глаз исчез, колодец исчез. Мало по малу пейзаж, в котором она “проснулась” уплывал, а на его месте раскинулись огромные, пышные ветви. Ствол необъятных размеров, но напоминавший по своей текстуре дерево Гренадил там, в землях Ходоков. Где-то за листьями, бушевала вьюга, но она словно была где-то “снаружи” невидимого купола, окружавшего огромное дерево. В стороне виднелась радуга. Нилсин глянула вниз, за край толстой ветки, на которой стояла. Ствол, казалось, шел бесконечно вниз так же, как и вверх. И все равно она заметила их. Там вдали, внизу. Огромный корень, на котором сидела черная, как ночь ящерица. Она грызла и цеплялась когтями в ствол у корня. На плечах у нее стояла величественная бурая львица. Нилсин не пришлось гадать кто это. Шерсть у нее встала дыбом.

— Моя дочь тебя напугала? — снова донесся этот голос. Но в этот раз у него был четкий источник: сзади и сверху. Нилсин обернулась к нему.

На огромной ветке, даже больше, чем та, на которой стояла она, гордо лежал лев. Белая шерсть, но на этом его сходства с его народом заканчивались. Хорошо ухоженная, яркая, огненно-рыжая, пышная грива. На голове — плотный венок из мелкой зеленой листвы и белых ягод, похожих на омелу. Холодные, серебристо-белые глаза, обрамляемые черной склерой. Ровная, теплая улыбка, но губы изуродованы странными шрамами.

— Н-немного.

Дочь. Хель. Лев тихо посмеялся.

— Ее многие боятся. Не без причины. Но тебе незачем, Пташка. Ты ей пока не нужна.

Нилсин громко сглотнула вставший в горле ком.

— Локи.

С упоминанием имени лев сразу как-то оживился, в глазах заплясал азартный огонек.

— Ты узнала меня! Какая прелесть!

Нилсин кивнула. — Я сплю?

— Конечно, — кивнув ответил лев. — И предвосхищая твой следующий вопрос, нет, ты не мертва. И не я устроил тебе этот сон. Я лишь… немного скорректировал твой курс.

Нилсин нахмурилась. — В смысле? Зачем…

Закончить свой вопрос она не успела. Мир снова стал расплываться.

“Нилсин.”

Принцесса попыталась сосредоточиться на лежавшем перед ней Локи. Боге, явившимся пред ней. Перед ней. Но картинка продолжала расплываться.

“Нилсин.”

— Не бойся, Пташка. Мы еще встретимся. Будет время для ответов. Потом. Иггдрасиль никуда не денется.