Дааааа, ради этих моментов стоило высказать все это вслух. Иша хотела сделать это гораздо раньше: сперва намеревалась просто спросить — еще тогда, в самом начале пути, отметив некоторое сходство черт льва и львицы. Постеснялась, да и не представилось такой возможности, а затем все просто забылось. До поры до времени.
Но теперь-то уж точно удобный момент для этого: они одни, и при этом отошли довольно далеко от остальной компании — даже если кто-то захочет, не услышит ничего. Меньше всего Ише хотелось, чтобы Нала узнала обо всем вот так по-глупому, просто случайно подслушав чужой разговор.
Смятение на морде Керу сменялись растерянностью, а затем он отвернулся, чтобы не встречаться с требовательным взглядом бурой. Та терпеливо ждала, и постепенно настойчивость в ее взоре сменилась сочувствием. Вряд ли самцу было приятно узнать, что все эти годы он провел вдали от дочери, и та успела вырасти, так и не зная своего отца. Вряд ли ему легко и теперь: хотя он рядом с Налой, она до сих пор считает его лишь хорошим знакомым, другом матери, но не более того. Как-то еще она воспримет его признание?..
И все же самка была уверена: сказать ей об этом необходимо, и чем быстрее это произойдет, тем лучше. Не однажды она задумывалась об этом в пустыне, когда они, обессилевшие, упрямо делали шаг за шагом, не зная, найдут ли очередное укрытие, чтобы переждать еще один смертоносно жаркий день. Что, если бы Нала погибла в этом путешествии? Что, если погиб бы Керу? Что, если бы он не успел признаться ей, или она узнала обо всем уже после, собственными лапами похоронив друга и не зная, что он — ее отец?
Не однажды с кончика языка Иши уже была готова сорваться короткая фраза — всего три слова, — которые могли поменять все.
И все же она не имела права делать это за него. И потому молчала.

Сочувственное выражение на ее морде сохранялось лишь до тех пор, пока Керу вскользь не упомянул про Брена. Вслед за этим у самой морды самца оказалась ее собственная, оскаленная, с яростно горящими глазами — и глаза их теперь, когда Иша была уже взрослой, оказались на одном уровне.
— Не смей. Упоминать. О нем, — несмотря на рвущееся из горла клокочущее рычание, львица говорила негромко, сдерживая себя, чеканя слова.
Спустя мгновение она вдруг порывисто бросилась к самцу, зарываясь мордой в его гриву.
— Это совсем другое, — сбивчиво и совсем другим тоном проговорила она, чуть неразборчиво из-за того, что тыкалась носом в длинную темную шерсть на шее Керу, — мама никогда не рассчитывала на то, что Брен будет хорошим отцом, она ушла, когда почувствовала беременность. Ты совсем другой. Скажи, разве ты стал бы поступать так, как он?
Она нервно передернула шкурой. Сказать по правде, самка не особо переживала из-за того, что отношения с ее родным отцом ограничились короткой дракой, в которой Иша быстро убедилась, что мала еще спорить со старшими. Она не особо в нем нуждалась: у нее был Грей, помогавший Мисаве растить ее и Кейону, а затем... Затем в ее жизни появился Керу — и сейчас, оглядываясь назад, она бы с радостью назвала отцом именно его.
— Я была бы рада, будь у меня такой отец, как ты, — наконец, негромко произнесла львица, отстраняясь, чтобы заглянуть в глаза льва, — вот увидишь, Нала все поймет.
Она качнула головой; морщинка появилась меж ее бровей, когда Иша озабоченно нахмурилась, мимоходом глянув в том направлении, откуда они пришли, словно могла разглядеть там Налу.
— То, что Нала запланировала — опасное мероприятие. Кто знает, чем это все закончится, — ровным голосом продолжила самка, — может быть, сейчас как раз лучшее время, чтобы сказать ей. Мало ли что, — севшим голосом закончила она.
И, отвернувшись, упрямо мотнула головой, стараясь отогнать от себя невеселые мысли.

Львица тут же принялась выворачиваться из фамильярной хватки самца, фыркнув и делая вид, что очень этим недовольна. Не трогай, мол, я уже большая девочка и не нуждаюсь во всех этих телячьих нежностях, — будто не она только что висла у него на шее; ох, видели бы Чумви и Нала, что она вытворяла! При них рыжая вела себя куда сдержаннее и была паинькой.
Да, пожалуй, приятно было некоторое время провести без этих двоих, — пусть даже они стали для Иши почти друзьями, — и в кои-то веки не следить за тем, что болтает твой длинный язык. Хотя самка не была болтушкой, все же ее порой тяготила необходимость скрывать то, что Керу является отцом Налы.
Конечно же, Керу не обратил внимания на ее гримасы и отпустил не раньше, чем хорошенько обслюнявил ухо львицы. Обретя, наконец, долгожданную свободу, рыжая тут же принялась демонстративно отряхиваться и прихорашиваться, хотя этот спектакль вряд ли мог кого-то обмануть. Они нередко разыгрывали что-то подобное, и на вспышки недовольства, притворные или истинные, Керу почти не обращал внимания... и так же, как огонь гаснет, если не подбросить дровишек, злость самки утихала сама собой. На льва просто невозможно было злиться.
— Ладно, ладно, — наконец с улыбкой согласилась она, решив, что оба уха, и обслюнявленное, и сухое, приведены в полный порядок, — ты отец, тебе лучше знать, когда ей об этом сообщить. Я не скажу ни словечка.
В общем-то, она считала, что Нала могла уже и сама догадаться: чай, не совсем тупая. Два и два сложить не так уж трудно, раз у Иши это получилось, то и у светлошкурой вполне получится. И если она не обсуждала это с рыжей, то вполне могла беседовать об этом с Чумви, благо времени наедине они проводили немало. Забавно будет посмотреть на выражение морды Керу, когда он наконец решится открыться Нале, если та всего лишь кивнет в ответ — будто и не удивлена вовсе.
— Я... — лев вдруг сменил тему, принявшись расспрашивать о планах самой Иши, и та запнулась на ходу, сбавив ход, а затем и вовсе остановилась, — впрочем, вовремя, потому что впереди в отдалении вроде бы был кто-то живой... и наверняка вкусный, — честно говоря, я не знаю.
Она остановилась, попыталась вглядеться в животных, но, устав, мотнула головой. Мысли путались. Вопрос оказался неожиданным, продолжение его — еще более неожиданным, и рыжей оставалось только возмущенно и удивленно округлить глаза на Керу, сразу принявшегося со смехом заверять ее, что знакомиться к ее матери он пойдет исключительно с благородными намерениями.
Как будто у него могут быть другие, — эта мысль сопровождалась слабой улыбкой. Благороднее льва Иша попросту не встречала; впрочем, она вообще мало львов видела в своей жизни.
Вообще-то мысль была неплоха. Сама идея познакомить ее мать с самцом, который опекал Ишу все последние месяцы казалась довольно привлекательной.
— Не знаю, правда, — наконец, снова заговорила львица, — познакомить вас, конечно, можно и нужно. Знаешь, у меня ведь еще и младшие братишки есть. Мама упоминала еще о ком-то... о детях Брена, я так понимаю, так что они тоже мои родственники. Никогда не думала, что у меня такая большая семья. Но я не задумывалась о том, что будет после. В смысле... — она снова запнулась, пытаясь подобрать слова, — мы ведь еще даже Симбу не отыскали, и кто знает, может быть, нам придется торчать тут полгода, разыскивая его. Это если он жив, — невольно она понизила голос почти до шепота, — и если вообще захочет возвращаться обратно. Сначала разберемся с этим всем. А там уж будет видно. Мама сказала, что будет ждать меня, но я еще не знаю, хочу ли жить с ней в прайде. Я выросла, понимаешь ли, — тут самка беззастенчиво ухмыльнулась, — и не знаю, куда мне идти.
Сквозь ухмылку, впрочем, пробивалась и тревога. Переступив с лапы на лапу, львица снова заговорила.
— Ты ведь, наверно, захочешь остаться с Сарафиной и Налой, верно?

Отредактировано Иша (12 Сен 2017 13:20:02)

Борьба?
Рыжешкурая расплылась в ослепительной и донельзя кровожадной улыбке, маскируя тем самым свое беспокойство. Позвольте, да какая еще, нахр*н, битва? Расстановка сил примерно такова: у Скара дохренища гиен. Вот просто дохренища. У Симбы — что ж, если в оазисе уже не прячется собранное им обученное войско (а львице что-то подсказывало, что не прячется) — есть четверо последователей и союзников, не побоявшихся перейти пустыню, чтобы его разыскать.
Дайте-ка подумать, кто же победит в этом неравном бою?..
Самка мрачно фыркнула. Можно даже прогнозы не строить. Они снова перейдут пустыню, и после того, как все, полудохлые от жары и долгого перехода, выползут куда-нибудь к Ущелью, можно будет брать их голыми лапами — даже сопротивляться не смогут. То-то Скар порадуется, что ему притащили подарочек: живого и здоровенького наследника умершего короля. Можно будет там же, в Ущелье, и похоронить — далеко ходить не надо.
Разве только им помогут львицы прайда... Вспоминая Сарафину (перед глазами Иши так и вставало выражение ее морды, затравленное настолько, что хотелось нахлестать самке по щекам, чтобы хотя бы разозлилась — да что угодно, только бы эта забитость исчезла из ее глаз), львица здорово в этом сомневалась. Если они все там такие, помощи с них ждать не придется.
Однако пример Налы все-таки немного ее обнадеживал. Должна же там найтись хотя бы парочка таких же упрямых и твердолобых, которые не побоятся бросить узурпатору вызов и вступить в заведомо безнадежное сражение.
Вот разве только Скара придушить по-тихому, когда пойдет до ветру. Ишу этот вариант устраивал больше всех прочих, хотя возвращение Симбы в этом случае трудно будет назвать триумфальным. Одно дело, когда ты приходишь на Скалу и объявляешь черногривого преступником, негодяем и в подтверждение своих слов мылишь ему шею, пока не прекратит сопротивляться... и совсем иное, когда враг таинственно сдох, и ты выскакиваешь как чертик из табакерки — узурпатор сдох, ура, а я ваш новый король, здрасьте!
Даже Ишиных мозгов хватало, чтобы понять: такой вариант явно неприемлем. Но очень привлекателен! К тому же, гиены без своего короля, скорее всего, попросту разбегутся, и проблема будет решена быстро и почти бескровно.
От размышлений львицу вновь отвлек голос Керу, напомнившего ей, во-первых, что львицам не пристало участвовать в драках — во всяком случае, Ише показалось, что именно об этом он и пытается ее предостеречь (и она уже была готова вспыхнуть в ответ, доказывая ему, что сама знает, как распоряжаться своей жизнью, и если уж решится отдать ее за его пыльную шкуру — то так тому и быть!), а во-вторых, что они пришли сюда на охоту.
Рыжая среагировала мгновенно — и была рада смене темы. Хотя она и была слишком крупной для того, чтобы с легкостью скакать по кустам, однако же первый прыжок получился вполне изящным и полным грации. Хищница развернулась на крохотном пятачке и взмыла в воздух стремительно, как охотящийся сокол.
Дальнейшее действо было изрядно подпорчено тем, что она ни разу не грациозно вломилась в кустарник, придавив его собственным телом, а заодно и перепугав до полусмерти собственную добычу, которую умудрилась таки ухватить самыми кончиками лап — а теперь подтягивала к пасти, чтобы довершить начатое.

Добыча почему-то никогда не хочет умирать. Даже удивительно, с чего бы это? Брыкается и пытается сбежать до последнего, даже когда ее горло уже зажато в клыках хищника.
До этого, впрочем, Ише было пока что далеко. Она смогла лишь немного проколоть шкуру проворной газели, но та выскользнула из хватки так легко, будто ничего и не почувствовала. На какой-то короткий момент львица увидела совсем рядом с собственным носом на глазах расползающиеся и наливающиеся кровью царапины, оставленные ее когтями... а затем вожделенный зад газели прыжком унесся вместе с остальными частями ее тела, которые хищница уже мысленно разделила и кое-где обкусала.
Подоспевший Керу сбил было травоядное наземь, но подробностей Иша не уловила: она не видела почти ничего вокруг, сосредоточившись лишь на своей жертве. Хотя льву не удалось подмять газель под себя, все же он позволил  рыжей выиграть несколько секунд; пока та поднималась на ноги, клыки львицы уже снова сверкали у ее шкуры. Короткая, но жаркая погоня продлилась лишь несколько секунд — и несколько метров, после чего Ише удалось вновь настичь жертву и на ей раз свалить ее наземь.
Чистого укуса не получилось, животное брыкалось и сопротивлялось, но, успев ухватить ее за шею сзади, львица с силой тряхнула; тонкие ножки мелькнули в воздухе, не задев ее. Воспользовавшись замешательством газели, хищница быстро перехватила ее с другой стороны — за горло.
И уж тут-то все закончилось быстро и относительно безболезненно. Впрочем, этого рыжая не знала, и, признаться, не собиралась задумываться над тем, что чувствует животное, когда его убивает лев.
— Без твоей помощи я бы не справилась, — деликатно (что само по себе было необычно) ответила Керу львица, разжимая зубы и поднимаясь на лапы, чтобы оглядеть себя и свою добычу.

Вместо того, чтобы вслед за ней с наслаждением впиться зубами в еще теплое и подрагивающее мясо, —  ну нет, конечно же  Иша оставила бы и Нале с Чумви… но теперь смерть от голода им не грозила, и она хотела первым делом перекусить сама, —  Керу вдруг прислушался, а затем целеустремленно почесал куда-то в сторонку, будто и забыл о еде.
Львица чертыхнулась вполголоса. Она тоже слышала какое-то нытье, но доносилось оно издалека, и самка намеревалась сделать так, чтобы звук стал еще дальше. Лев, правда, придерживался другого мнения. Во всяком случае, его дальнейшие действия можно было истолковать именно так.
Делать нечего, пришлось подобрать мелкую тушку и пойти за ним. Самка бросила газель поодаль от того места, где, разглядывая попавшего в беду слоненка, остановился Керу.
—  Мы можем ему помочь? —  лев обернулся, не сомневаясь, что рыжая последует за ним.
Хищница скептически хмыкнула, подбираясь поближе и оглядывая звереныша заблестевшими глазами. Уж она бы его вытащила. Не совсем для того, чтобы спасти. Вернее, совсем не для этого. Маленький и обессилевший, этот шкет был легкой и желанной добычей —  если только получится перетащить его на сухое место.
Схватить зубами за хобот —  так ведь оторваться может... За ухо —  та же беда. Нет, тут нужно действовать умнее, либо палку принести, либо что-то твердое, чтобы достать хотя бы одну из ног, а там уж за нее схватить зубами —  и попробовать тянуть. Прикидывая в уме варианты, львица будто невзначай осматривалась, чтобы подыскать подходящий инструмент и заодно убедиться в том, что обоих хищников не прибьет прямо здесь его свихнувшаяся мамаша.
Почему свихнувшаяся? А какой она еще будет, если увидит, что ее сыночка —  или дочку, какая к черту разница? —  жрут львы?
—  Ты с дуба рухнул! — вдруг гаркнула она на Керу, без особых раздумий бросившегося в грязь.
Самка засуетилась вокруг, соображая, что ей сделать прямо сейчас, чтобы заодно со слоненком не пришлось доставать из грязи еще и отца.
Тот развернулся к ней мордой, с усилием двигая лапами в густой грязи, оставшейся, должно быть, на месте высохшего ручья, или речки... или фиг знает, что тут вообще было —  может, это болото, и оно здесь всегда? Как бы то ни было, самка брезговала лезть в грязь, но уж тут-то позабыла обо всем на свете и поперлась как миленькая. Но неглубоко —  настолько, чтобы можно было ухватить Керу за загривок и подтянуть к себе, помогая ему вылезти.
— Обещай мне, что чтобы не случилось. Обещай мне, что ты никогда не будешь рисковать своей шкурой просто так. — помятый и грязный чуть не до самых ушей лев так же целенаправленно пошагал прочь от слоненка к убитой газели, будто его вдруг настиг приступ голода, и он решил перекусить.
Самка засеменила следом, почтительно храня дистанцию примерно в метр. Не из уважения, а из нежелания перепачкаться.
— На себя посмотри! — вполне ожидаемо откликнулась она таким голосом, что парой градусов ниже — и воздух бы промерз, вылетая из ее пасти; тому, кто близко знал Мисаву, интонации ее голоса показались бы очень знакомыми, но Керу, к счастью, этого удовольствия был лишен, — помощничек. Сам чуть не утопился. Ежу понятно, что мы его не вытащим, только если не подложим под него какую-нибудь палку.
Она открыла рот, чтобы сказать еще что-то, и, глянув на морду Керу, живенько его закрыла.
— Ты ему помочь хочешь, что ли? Спасти? — на всякий случай, этак недоверчиво щурясь, уточнила она.

Самец явно был недоволен тем, что ничего у него не вышло. Львица относилась к этому более спокойно: ну не получилось, и ладно. Еда у них уже была, слоненка этого вытаскивать — себе дороже. Спасать его — тем более. Конечно, она в чем-то могла если не понять порыв Керу, то хотя бы с ним смириться, но лужа грязи была слишком велика, звереныш весил немало, а барахтанье в грязи рядом с ним грозило гибелью обоим львам. Отдавать свою жизнь за чужого ребенка Иша совершенно не хотела. У него ведь должна быть своя собственная мать — вот только, похоже, эта легкомысленная особа где-то гуляет. Или же она не легкомысленная, а просто пала жертвой пустыни или какой-нибудь болезни — поскольку хищника, способного справиться со взрослым слоном, львица не знала.
Самка энергично встряхнулась, подаваясь вперед и заинтересованно следя за тем, как Керу бродит, не зная, предоставить ли слоненка его судьбе, или же поискать еще помощь. Она чуть шевелила усами, но советов не давала... да и звереныш, сказать по правде, двигался все медленнее и медленнее. Над оазисом сгустилась ночь, и только это мешало падальщикам разглядеть поживу с воздуха — но львица не сомневалась, что с первыми лучами солнца они обнаружат свою жертву.
— Пойдем, Иша, — наконец, расстроенно проговорил Керу, окончательно смиряясь со случившимся и отворачиваясь.
Сказать по правде, этого-то львица и ждала. Подхватив свою добычу (хотя она с легким сожалением глянула на слоненка — мяса в нем было немало, и будь его расположение поудачнее, Иша бы даже впряглась его вытащить — немного с иным результатом, чем рассчитывал Керу), она потрусила вперед, вынюхивая собственные следы.
Нос ее, однако, вскоре задергался. Самка звучно чихнула, чуть было не выронив тушку.
— Слишком много запахов, — поспешно опустив газель на землю, пожаловалась она, — никогда не чуяла, чтобы столько цветов и растений были в одном месте. К этому еще нужно привыкнуть!
К запахам растительности прибавились и более привычные — помета и звериных шкур. Львица чуяла обезьян, хотя и не могла их видеть. Сейчас, ночью, они наверняка прятались на деревьях, окружавших луга. Навострив уши, хищница даже могла расслышать их тихую возню; но не стоило и стараться поймать их — ей все равно не залезть на дерево, каким бы прочным ни был его ствол.
Их путь лежал вверх по пологому холму, поднявшись на гребень которого, львы могли осмотреться. Впрочем, смотреть было особо не на что. Огромное пространство, заросшее травой, было почти нетронуто зубами травоядных — здесь их было слишком мало, а крупных животных не встречалось вовсе. Вдалеке, кажется, двигался какой-то смутный силуэт, но было ли это существо львом, или же просто причудливым клочком тумана, Ише узнать не удалось. Она и не интересовалась им. Ее куда больше заинтересовал отблеск луны в реке, что протекала через холмы.
Самка решительно свернула в ту сторону. Им предстояло сделать немалый крюк, прежде чем они вернутся к Нале и Чумви, но дело того стоило: Ише хотелось во что бы то ни стало смыть липкую грязь со своих лап.

Иша молчала. Она не давала никаких советов и, в принципе, вообще предпочитала не комментировать ситуацию с этим детенышем. Это раздражало меня, но я старался шибко не показывать этого: мое волнение было, наверно, напрасным, а если еще под лапу попадет моя приемная дочь - ничем хорошим это не закончится. Нам нельзя было ругаться или ворчать друг на друга ни в коем случае, поскольку в незнакомом месте важно было держаться вместе и во всем друг другу помогать. Хотя глупо было думать о каких-то там ссорах, ведь мы с Ишей ругаться почти не умели: она уважительно относилась ко мне даже если была слишком зла, а я, в свою очередь, редко когда доводил ее до такого состояния, если доводил ли вообще. Мы прекрасно могли сладить друг с другом почти в любой ситуации, поэтому, свои нервы я быстро успокоил и зашагал следом за самкой, явно желающей поскорее убраться отсюда.

Я предполагал, что мы пойдем к реке. Я был жутко растрепанным и грязным почти с лап до головы, когда львица ограничилась лишь купанием в грязи по лапы. Тем не менее, я понимал, что ей неприятно ходить в таком виде, поскольку она все-таки самка, а потому, я послушно засеменил за ней, молча упираясь взглядом в огромную яркую луну.

Я словил себя на мысли, что никак не могу выкинуть этого слоненка из головы. Я, наверное, до невозможности глуп, что решился совершить попытку его вытащить, но сердце мое стонало каждый раз, когда малышка открывала глаза, чтобы взглянуть последние разы на этот мир. Эти беспомощные и добрые глаза напоминали мне о моих собственных дочерях, о том, что я должен обязательно вызволить их из беды, а еще лучше - вообще не допускать, чтобы они попали в такую же безысходную ситуацию. Я не шибко верил в Айхею: для меня Бог существовал, но не шел со мной бок о бок, а теперь у меня даже закралась мысль, что он хочет мне что-то сказать.

Я об этом уже думал. Думал, когда смотрел на умирающего слоненка, но думаю теперь снова и снова. Я взглянул на Ишу: самка была довольно бодрой и ее, в отличии от меня, находка совершенно не заботила. Странно, неужели в ней нет хоть капельку сострадания к бедному ребенку?

- Вот скажи: неужели я стал настолько сентиментален, а? - Не мог я больше молчать, а потому обратился к Ише, ускорив шаг, чтобы поравняться с ней, - вот почему тебя совсем не заботит этот детеныш?

Я насупился, но заметил, что Иша смотрела куда-то вдаль, пытаясь разглядеть там некое живое существо. Я уже там никого не видел, но чувствовал, что ветер приносит самые разные запахи, среди которых был один и очень знакомый. Впрочем, это могли быть и наши старые метки, а потому я более не обращал на это никакого внимания, уставившись на Ишу, чтобы получить от нее ответ.

Правда потом, на холмике, я заметил снова силуэт и, кажется, он двигался прямо на нас. Я показал Ише в его сторону, но это было уже лишним, поскольку силуэт начал превращаться в волка, а затем вовсе обрел голос Мичи.

Я знатно напрягся. Друг львицы мог придти за нами только в двух случаях: либо что-то стряслось, либо Нала и Чумви наткнулись на нечто важное. Я предпочитал услышать второй вариант и в общем-то я его и услышал, когда волк подбежал к нам и начал быстро-быстро и очень коротко что-то говорить.

- С Налой все в порядке? - Первым делом спросил я. Когда я получил ответ, то удовлетворенно качнул головой, правда, я так и не разобрался отчего вдруг Симба оказался полыхающим мачо, но предпочел оставить этот вопрос на другой раз. Теперь мы уже все вместе отправились к реке, чтобы предстать перед королем в более менее опрятном виде.

Но нам повезло! Река, видимо, так сильно разлилась, что не доходя до нее, мы случайно наткнулись на довольно большую чистую лужу с ручейком. Этого было вполне достаточно, чтобы смыть с шкуры всю грязь. Я с превеликим удовольствием плюхнулся прямо в воду, барахтаясь и плескаясь настолько сильно, что брызги от меня летели во все стороны.

Зато какая свежесть! Я ворчал себе что-то под нос, рассматривая параллельно, как грязь стекает с моей шкуры и расплывается пятном по речке. Говорят, что не надо пакостить там, откуда ты сам потом будешь пить, но нам сейчас необходимо было как можно быстрее прибыть к месту встречи, тем более, если нам уже пообещали место, где мы вполне способны будем отдохнуть.

Мало в это верилось. Я бы даже сказал, что вообще нет. Поэтому, вдоволь наплескавшись в чистой воде, я вышел уже из нее не таким пыльным и страшным, но мокрым настолько, что с меня буквально стекала вода.

- И что же, они вот так быстро нашли Симбу? - Между делом спросил я у Мичи, стряхивая капли воды с себя, невольно попадая ими на Ишу и рискуя за это получить в тык, - он вообще как? Рад был хоть встречи? А то, быть может, мы вообще зря сюда шли?

Закончив процедуры умывания, я бы сейчас поел и лег спать, хотя чувствовал заметное облегчение в уставших пульсирующих лапах. И почему мы сразу все первым делом не пошли купаться? Странные какие-то. Но нужно было идти и сейчас тоже, поэтому, слушая ответы Мичи, мы втроем снова двинулись в путь, полагаясь исключительно на волка. 

—–→>>Укромное логово, открытая поляна.

Отредактировано Керу (1 Ноя 2017 09:50:38)

Сросшиеся корни—-→>>

Симба сливался с вечерними красками. Яркая рыжая грива, окропленная красным закатом, становилась кровавой. Глаза, налитые болью и злостью, сверкали в полутьме; звери чувствовали негатив, идущий от самца, а потому разбегались, только заслышав тяжелые шаги и душераздирающую песнь его голоса, врезающуюся в вечернюю идиллию оазиса.

- Из ада нет пути, - хотя казалось, что голос льва был спокоен сейчас, но на деле все в его душе закипало. Ему хотелось кричать. Ему казалось, что больше он не станет таким, каким был раньше, - я убедился сам.

Король-изгнанник вновь перешел на бег. Он даже не видел своего пути, потому что туманная ненависть и горечь застилали ему все органы чувств. Все, о чем думал сейчас Симба – это о своем поведении. Никак нашкодивший детеныш, но как взрослый лев, который свернул не в ту сторону на своем пути.

- И заперт я внутри, - но кому он скажет? Кто поймет его горе, поймет его страдания? Кто же поймет, насколько сильно он сам себя пожирает? - Освободите от кошмара! Я не сдержу себя!

Он сам себя боялся. Он чувствовал, как душа его изнывает, как она рвется, как оголяет клыки перед каждым, с кем он потенциально мог бы подружиться. Никогда еще в его душе не боролись два начала так сильно, как сейчас. И никогда еще тьма, окутывавшая Симбу, не брала над ним вверх столь сильно.

А вдруг увидишь ты всю тьму моей души
Зверь неизменим и я ведь точно как он,
Разубеди меня вот в этой лжи
Прошу помочь мне присмирить зверя!

Но он боролся! Он чувствовал, что зашел слишком далеко, потому что смог поднять лапу на самку, с которой прошел слишком долгий и слишком тяжелый путь. Симба никогда не задумывался над тем, что чувствует по отношению к нему Нала. Более того, самец никогда не задумывался над собственными чувствами к ней. И теперь она была рядом, живая и здоровая, она пришла за ним, она искала в нем поддержку, защиту, она возлагала на него надежды не только как на короля, но как на друга, на…

Симба резко затормозил, взрывая когтями землю. Она могла бы помочь ему присмирить зверя, но он сам прогнал ее! Она могла бы дать ему все то, что отнял у него Скар! Она вернула бы ему надежду, веру и любовь, но он отказался от этого сам.

- От себя не сбежать, - покачал головой лев, пытаясь унять дрожь своего тела, - врал я так много зря, - врал своим друзьям, врал себе – это ведь вовсе не то, к чему он стремился всю свою жизнь. Он хотел стать королем: мудрым, сильным, величественным – как Муфаса. Он хотел любить всех и каждого, он желал быть милосердным и прощать; наказывать за ошибки по справедливости, но не решать все кровью и когтями.

- …А злость внутри меня, - это все, что осталось в его душе. Он пришел к этому сам. Он решил, что это самый верный путь к возвращению трона, но власть, построенная на костях и крови – это шаткая и слабая власть. Сам Скар тому доказательство, - освободите от кошмара… я не сдержу себя…

Мысли короля-изгнанника сбивались. Он стал слеп и глух к тому, о чем говорил Муфаса? Он променял свою маму и друзей на одержимую жажду мести? Симба поднял голову, посмотрев на безоблачное небо, на котором уже появлялись первые звезды. Звезды – великие короли прошлого. Значило ли это, что отец сейчас видит его?

А вдруг увидишь ты всю тьму моей души
Зверь неизменим и я ведь точно как он.
Разубеди меня вот в этой лжи!
Прошу помочь в своем сердце зверя подавить,
Разубеди меня вот в этой лжи!
Прошу помочь мне зверя подавить!

И сын Муфасы кричал. Вся боль, которая была в его душе, вырвалась наружу. Лев не мог плакать, не мог никому другому сказать о том, что чувствует. Он лишь мог крикнуть это всему миру, всему живому вокруг, надеясь, что отец, Великий Король Прошлого, услышит его.

- Освободите от кошмара, - молил Симба, бессильно опускаясь на землю, - я не сдержу себя, - голос его затихал в окружающих его звуках, будто бы природа не засыпала, а напротив, пробуждалась, - разбудите от кошмара, - рыжегривый самец прятал морду под большими лапами – такими же, какие они были у отца, - не сбегу от зверя я…

«Похолодало», - думал рыжегривый, когда почувствовал, как ветер обдувает его шерсть. Он опять уснул? Лев открыл глаза, медленно поднимая голову и оглядываясь. Его очень удивило, что в оазисе уже стоял глубокий вечер. Солнце только-только спряталось за горизонт, оставляя одиноко горящие звездочки на холодном синем куполе.

«Светлячки или все же большие пузыри газа?» - с улыбкой усмехнулся Симба, вспоминая попытку объяснить это явление Тимоном и Пумбой.
«А я всегда буду верить, что это Великие Короли Прошлого, которые наблюдают за нами», - покачал головой король-изгнанник и опустил глаза. Как обычно это бывает у многих живых существ, все сильные эмоции, включая злость, выходят, оставляя даже не какие-либо чувства, а тупые и пустые ощущения внутри, которые вскоре могут наполниться уже новыми эмоциями – более чистыми и более чувственными.

Симба выглядел подавленным и уставшим, будто вернулся после тяжелой охоты. Он тяжело поднялся на лапы, не зная, что делать дальше. Вернуться к Нале, которую он обидел? Найти Чумви, которого готов был рвать в клочья пару часов назад? Пойти к Скале Предков самостоятельно? Еще большее безумие.

Злость сменилась грустью, одержимость и агрессия к другим – одиночеством. Симба опустил круп на землю, направив свой взор из леса в цветущие луга оазиса. Он видел впереди себя безграничное травяное море, то поднимающееся, то опускающееся, а над ним – чистое девственное небо.

- Хммммм, - лев встрепенулся, услышав неожиданно произнесенные откуда-то сверху звуки. Он покрутил головой по сторонам, но не мог найти источник, пока голос настойчиво не прозвучал снова, - хммммм.

Симба задрал голову, заприметив на ветвях деревьев, покачивающихся птиц и мартышек. Первые щебетали очень незамысловатый мотив, а мартышки вторили пернатым обитателям оазиса, с любопытством разглядывая льва.

- Хмммм-Хммммм, - мелодично сливались голоса мартышек с пением птиц, которые заставили пустоту в душе короля-изгнанника наполняться новыми эмоциями, будоражили его одиночество, подталкивали его душу к звездам, в которых он отчаянно пытался разглядеть Муфасу.

- Куда делся звездный свет? – спрашивает Симба, поднимая морду, которая выражала тихую грусть льва в этот момент, - тьма, - ему было сложно говорить вновь, но птицы будто бы подталкивали его к этому. Они опустились на веточки пониже, наклоняя свои маленькие цветные головки и разглядывая рыжегривого самца, - стала днем, - со вздохом сказал Симба, поворачиваясь к животным, которые делили с ним его горе.

- Как я найду дорогу домой? – спрашивает король-изгнанник, но на его вопрос никто не может дать ответ.

- Дом – пустой сон, - Симба закрывает глаза. В его голове мелькают воспоминания: Скала Предков, богатые растительностью Земли Гордости, его друзья – Нала, Тама, Кула, Малка, Тоджо и… и Чумви. Это было так давно, что утекло слишком много воды – не это ли он сказал Нале, когда они говорили в последний раз? Лев качает головой и картинка рассеивается, уступая место настоящему, - затерявшийся в ночи.

- Отец, мне, - сын Муфасы жмурит глаза, чувствуя, как душа его наполняется невероятной тоской и нежностью к родителям, - так одиноко…

Ты обещал, что будешь рядом,
Всегда, когда ты будешь мне нужен,
Когда бы я ни позвал...
Но тебя нигде нет.

Симба поднимается со своего места, потому что больше не ощущает в себе сил сидеть. Он чувствует непреодолимое желание встретиться с отцом, поэтому, ведомый загадочной темнотой предстоящей ночи, бежит к лугам, бежит навстречу открытому светлому пространству, где он будет под открытым небом, где он будет видеть отца и где отец непременно увидит его. Увидит и обязательно придет!

- Когда заря прогонит, - и снова в его воспоминаниях дом, где ранним утром он, Симба, прыгал на массивную голову короля, хватал его за ухо и тянул на себя, чтобы поднять отца и чтобы насладиться прогулкой с ним по землям прайда. Этого никогда больше не будет? - ох, эту бесконечную ночь?

- Не сомкнувший глаз, я мечтаю о дне, когда бы ты был со мной, указывая мне мой путь... - снова возвращение в реальность. Теперь этого больше не будет, потому что Скар лишил его этого счастья. И они все еще спрашивают, почему же он таким стал? - отец, - Симба качает головой, чувствуя вину,  смешанную с отчаянием и тоской, -  я не могу найти свой путь.

Ты обещал, что будешь рядом,
Всегда, когда ты будешь мне нужен,
Когда бы я ни позвал...
Но тебя нигде нет.

Я вслушиваюсь,
Надеясь услышать твой голос.
Одно слово, лишь одно слово положит
Конец этому ночному кошмару.

Но в ответ ему вторит лишь тишина. Симба ждет, смотрит с надеждой в небо. Его глаза блестят, уши прижаты и теперь он похож больше не на сильного крепкого льва, а на того маленького беззащитного львенка, который ждал Муфасу в момент опасности. Но если тогда отец пришел за ним и спас его, то теперь лишь ветер тоскливо отвечает Симбе. Рыжегривый качает головой, разворачивается, чтобы уйти, но…

Я знаю, что ночь должна пройти,
И что солнце взойдет,
И что солнце взойдет.

Лев удивленно смотрит на то, как звери в оазисе, что были свидетелями его душевных переживаний, собираются недалеко от него. Птицы разных расцветок и видов, мартышки и обезьянки, зайцы, мышки-полевки – все они разделяют его горе и поют вместе с ним.

Я знаю, что тучи рассеются,
И солнце будет сиять,
И солнце будет сиять!

И Симба уже улыбается, благодарно оглядывая каждого: они сидят на деревьях, выглядывают из норок, располагаются на камешках. И теперь его голос, слабый и одинокий, крепчает и становится все сильнее и громче, смешивается в хоре зверей и птиц, сливается с ним воедино. Теперь отец точно его услышит!

Я знаю, что ночь должна пройти,
И что солнце взойдет,
И что солнце взойдет.
Я знаю, что тучи рассеются,
И солнце будет сиять,
И солнце будет сиять!

Он вскакивает со своего места – это порыв его души рвется наружу!

Я знаю, что ночь должна пройти,
Я знаю,
И что солнце взойдет,
Да, я знаю,
И что солнце взойдет.
Солнце взойдет,
Я знаю, что тучи рассеются,
Да, я знаю,
Я знаю,
Тучи рассеются.

Птицы кружат вокруг головы Симбы; мартышки и вовсе стали на задние лапки, прихлопывая в ладоши. Да, король-изгнанник точно не одинок!

Я знаю, что ночь должна пройтиииии!
Я знаю, что солнце взойдеееееет!
И я услышу твой голос внутри себяяяяяя!

Его израненная душа успокаивается, потому что снова наполняется прежними мыслями, знакомыми ему с детства. Лев чувствует тот же душевный прилив, который не ощущал уже, пожалуй, с тех самых пор, как погиб Муфаса. Отец ответит ему, обязательно ответит, но перед этим надо извиниться перед друзьями! А после этого уже можно будет возвращаться домой – убийством дяди он окупит убийство отца.

- Я знаю, что ночь должна пройти, - радостно поет он, - я знаю, что тучи рассеются, - лев громко рычит, но теперь уже не от боли, а от того, что он пришел хоть к чему-то, нашел выход. Отец будет им гордиться… да-да, обязательно будит им гордиться! Солнце взойдет для прайда, взойдет для короля-изгнанника, нужно лишь только расплатиться с черногривым узурпатором.

Солнце взойдеееееет!

Симба останавливается и замолкает. Он смотрит в небо, усыпанное звездами, он понимает свои ошибки и понимает, как исправить их, но даже сейчас, в этот момент, он все еще уверен в том, что дядя заслуживает смерти.

Отредактировано Simba (23 Ноя 2018 12:44:52)

— Асенте сана... — Симба повел ухом и обернулся в сторону, откуда доносился звук. Нет, при таком шуме определенно нельзя созерцать на бескрайнее небо и пробовать хоть как-то достучаться до отца! — ...скваш банана.

Лев фыркнул и завертел головой: на дереве - нет, за камнем - нет, сверху - тоже нет. Может быть, на почве переживаний ему уже чудится? Но голос был так знаком и раздавался так чётко, что рыжегривый был уверен - это не его фантазия, это не шепот ветра, а вполне себе нормальные слова, которые, хоть и не имеют смысла, но очевидно же, что принадлежат кому-то. И именно в этот момент ему на глаза попалась самая обыкновенная обезьяна. Она стояла в нескольких метрах от льва, размахивала лапами (пыталась привлечь его внимание?) и ярко, четко и с расстановкой продолжала упорно твердить свою песенку:

— Ви ви нугу, ми ми апана!

"Это невыносимо!", — подумал король-изгнанник, поэтому предпочел ретироваться с насиженного места. Ругаться с кем-то у него не осталось сил, но и терпеть эти крики ему тоже совершенно не хотелось. В конце концов, у Симбы и без того была полная голова всяческих забот! Именно поэтому лев направился в сторону тихой реки, надеясь, что глупая обезьяна от него отстанет, однако задержался возле большой лужицы, в которой тоже отражалось небо. Рыжегривый заглянул туда, нахмурился и увидел себя: там, внизу, сидел уже совсем не юный беззащитный Симба. Теперь у него была, кажется, такая же суровая и нахмуренная морда как у Муфасы, но взгляд уставший и злой. Совершенно как у Скара?..

Вдруг в лужицу упал камешек; по воде расплылись круги, портя отражение короля-изгнанника. Прямо над его ухом вновь раздалось это злосчастное "съешь банан!" или что там эта обезьяна напевала, поэтому раздосадованный Симба, недовольно и даже чуть с обидой повернулся в сторону надоедливого мандрила, крикнув ему в сердцах:

— Да хватит уже тебе, брось!

— Оторви да бровь, он вырастет снова!

"Глупая обезьяна. И чего она привязалась ко мне?", — раздраженно думал Симба, снова поднимаясь со своего места и держа путь туда, куда хотел пойти с самого начала. Кажется, сегодня ему подумать не дадут, поэтому, может лучшей идеей будет отыскать Налу и извиниться перед ней? Но прежде ему так хотелось подумать о многом: об отце, о матери и, наверное, о плане по возвращению домой. Все это требовало времени и... тишины, как ни странно, которую и то отняли у рыжегривого. Да, оазис действительно никогда не был царством спокойствия и безмятежности, но почему даже сейчас не спиться всяким приматам? В конце концов, ночь - это время хищников!

Однако настырный самец буквально преследовал Симбу, потому что бежал рядом с ним и поглядывал в его недовольную обиженную морду. Симба слышал, как лапы старика мяли траву, а над ушами бренчала странная конструкция, состоящая из плодов какого-то фрукта, внутри которых были не то мелкие косточки, не то песок или камешки. Рыжегривый на миг задумался, потому что у него создавалось впечатление, будто он эту вещь уже где-то видел...

Но где? Ай, да и не важно!

— Вредная обезьяна, - словно старик ворчал Симба, - отвяжись же от меня! - лев остановился и, по-прежнему хмуря брови, задал вполне себе адекватный по его мнению вопрос, - кто ты вообще такой?

— А кто ты такой? — спрашивает обезьяна и улыбается.

"Король-изгнанник... нет... нет, я настоящий король, законный! Но ему это совершенно не обязательно знать", — заключил лев и, совершенно с серьезной кислой миной, пошел дальше, не удостоив обезьяну ответом.

— А я знаю, кто ты такой! — лев аж крякнул, потому что чей-то мохнатый палец ткнулся ему в нос. Когда он успел обогнать его и появится так неожиданно? — только это секрет...

Симба распахнул глаза и даже доверчиво подставил ухо, чтобы этот самый секрет услышать, однако вместо этого уловил пресловутое "Асанте сана скваш банана...!".

— Я не знаю, что это значит! — злобно рявкнул Симба. Он вновь чувствовал, как непреодолимая агрессивная сила прокрадывается ему в сердце, что очень не нравилось рыжегривому. Он не мог ничего с собой поделать, поэтому попытался сбежать от странного животного в третий раз, но мандрил явно не собирался заканчивать диалог.

— Это значит, что ты — глупая обезьяна! А я нет, — самец вновь поднял свою палку и хорошенько потряс ею в воздухе. Из нее исходил аромат фруктов и каких-то пряностей... этот запах король-изгнанник помнил с детства. И эту обезьяну он тоже знал.

Лев обернулся, смерив мандрила взглядом.
— По-моему, ты слегка запутался...
— О, запутался тут вовсе не я! Ты ведь забыл, чей ты сын!
— Рафики? — Симба тряхнул гривой: он даже вспомнил имя! Это был старина Рафики, вредный и одинокий шаман на баобабе, но очень мудрый и все знающий. Как он тут оказался? — Я помню это!
— Не помнишь! Ты сын Муфасы! — старик сорвался со своего места и юркнул прямо в кусты.
— Эй, подожди! Стой! — Симба не хотел упускать старину Рафики, поэтому кинулся следом за ним. Только этот шаман может дать ответы на его вопросы: не факт, конечно, что все они будут внятными, но, по-крайней мере, это лучше, чем сидеть в гордом одиночестве и совершенно не иметь представления, что происходит дома. А если обезьяна пришел немногим позже своих друзей, то наверняка он знает, что происходит в королевстве. Нет, его определенно нужно догнать!

Да и потом... к чему этот разговор о том, что он, Симба, сын Муфасы? Почему все так старательно пытаются ему об этом напомнить?

Ночь была тихой и звездной; узкий ломтик месяца равнодушно взирал с неба вниз на молодого льва. Когда-то отец говорил ему, что звезды ― это великие короли прошлого, но сейчас это были лишь далекие холодные огоньки.
Трава и ветки шелестели, когда лев протискивался вперед, не разбирая дороги. Мандрил, лицом старик, с движениями легкими и сильными, будто у молодого самца, выбрал более легкий путь, прокладывая себе дорогу в кронах деревьев, шумя и роняя листву , обозначая тем самым свой путь. Следовавший за ним запыхавшийся Симба был вынужден подныривать под внезапно выраставшие из темноты сучья, проламывать сплетения ветвей, оставляя на колючках клочки рыжей гривы.

Мгновение тишины. Возникший на пути льва мандрил заставил того затормозить резко, всеми четырьмя лапами в землю. В темноте было слышно хриплое дыхание хищника ― и ничего более; ни одна сонная пичуга не проснулась и не пискнула, тревожась из-за вторжения крупной кошки в ее владения. Казалось, что во всем мире сейчас бодрствовали лишь двое ― лев и его странный товарищ.
Наконец, Рафики поманил Симбу к себе, указывая пальцем на крохотное озерцо, образовавшееся в овраге после прошедшего недавно дождя. Вода в нем, окаймленная густой зеленой травой, была тиха и неподвижна. Легкая поступь хищника не потревожила ее, и когда лев, поколебавшись, все же взглянул вниз, навстречу ему снизу выглянуло его отражение, четкое, будто в зеркале ― молодой рыжегривый лев, растрепанный и чуть растерянный...
Он отвернулся было, но мандрил ухватил ловкими пальцами его шерсть, заставляя повернуться обратно.
— Смотри... Он живёт в тебе!..

Хрипловатый голос шамана еще не успел утихнуть, а вода пошла рябью, словно кто-то тяжелый пробирался по самой кромке воды... Отражение Симбы поплыло, обретая сочные, будто подсвеченные полуденным солнцем краски, чуть изменились черты... и перед изумленным львом возникло лицо его собственного отца.
Резкий, холодный порыв ветра растрепал гриву льва, склонил траву к земле; деревья зашумели листвой.

— Симба!
Голос Муфасы донесся словно издалека; новый порыв ветра ударил льву в морду, и когда он, изумленный, поднял голову, то увидел наползающую со стороны горизонта грозовую тучу — темную, огромную, напоминающую очертаниями массивный утес. Будто сотканный из тумана, тучу вел за собой огромный лев, и чем ближе он подходил к Симбе, тем яснее становились его черты. Прорисовались широкий нос и массивный подбородок; густая грива и мощные передние лапы...
— Отец?..
На морде Симбы читались страдание и недоумение; призрак навис над ним, занимая добрую половину неба и обжигая строгим взглядом, от которого любой мог бы почувствовать себя крохотным детенышем, разочаровавшим своего могущественного отца.
— Симба, ты забыл меня.
Попытки возразить были прерваны раскатом грома; в толще тучи то и дело пробегали ветвистые молнии, подсвечивавшие окрестности неверным белесым светом.
— Ты забыл кто ты, забыл о своем прайде, а значит, забыл и меня. Ты не убийца, ты правитель.
Голос призрака переполнился гневом и почти оглушал. Новая попытка возразить — и брови на призрачной морде нахмурились, почти сойдясь над переносицей. Муфаса подался вперед, склоняясь к сыну; его тело вспыхнуло жарким светом, будто за его спиной полыхало солнце.   

Неприятно? Да. Унизительно? Может быть. Жизнь короля не слишком безоблачна, особенно по сравнению с пребыванием здесь, в оазисе. Но разве не лучше занять предназначенное тебе место и делать все то, для чего ты был рожден?..
— Загляни в свое сердце, Симба. Ты мой сын. Ты король. Помни о том, кто ты.
Оооох уж эти вечные иносказания и недомолвки. Нет бы прийти и выдать список инструкций: иди туда, сделай вот это, преисполнись радости и тащи на своем горбу эту ужасную ответственность за свой прайд и королевство.
Но нет. Симба сам должен был сделать выводы из сказанного; самостоятельно прийти к выводу, что он не может прожить всю жизнь отшельником-параноиком, всюду видя шпионов Скара, избегая упоминания того, кто он и откуда, избегая ответственности за прайд и даже за собственную жизнь.
— ПОМНИ! — вновь громыхнуло с небес.

Налетевший ветер рвал тучу на клочья, и вместе с ней силуэт Муфасы, постепенно темнея, начал таять, отодвигаясь все выше и выше к звездам. Голос Симбы, звавшего отца, то и дело прерывался свистом ветра или утихающими раскатами грома.
— Помни! — донеслось совсем тихо — и ветер утих; все кругом стихло, осталась лишь одинокая фигура льва, вглядывавшегося в небо.

Небеса расступились, открывая дорогу их нынешнему королю — величественному, могущественному, невероятному Муфасе. Невольные слёзы навернулись на глаза мандрила — виной ли тому ветер или он так расчувствовался, не узнать уже никому. Он всматривался в каждую так знакомую ему черту морды Муфасы и понимал, что его крепкая память не изменила ни одну, — всматривался и понимал, что он, как бы реально ни выглядел, живым не был. Самым реальным его воплощением был сын — и именно ему теперь предстояло двигаться дальше самому и вести за собой свой народ. 

И всё же эта сцена, эта встреча была как нельзя более важной для обоих — уже неживого и давно выжившего львов. С каждым громовым раскатом слов, раздававшихся с небес, плечи старика расправлялись, а улыбка расплывалась на лице. Да, да, да, много раз да! Несмотря на суровость всего, что говорил отец сыну, он был тысячу раз прав, и с каждым новым обвинением Рафики был согласен, но не стремился оградить своего молодого подопечного от гнева небес — заслужил, верно, правда всё!

И всё же Рафики было жаль наследника. Он потерялся, потерял себя и родных. Но не забыл! А, значит, он был способен вернуться и вернуть себе принадлежащий по праву трон! Если Муфаса сейчас хотел напомнить сыну о том, что он всегда будет с ним внутри, то Рафики видел необходимость напомнить Симбе же, что он — это он сам, живущий здесь и сейчас, а не там, на небесах. И как только самец сорвался с места в попытке догнать исчезающие облака, то шаман не стал медлить. Держать темп, равный Симбе, не удавалось, но нагнать его старик всё-таки смог. Смог — и увидел, как лев чуть ли не плачет, отрывистыми движениями стараясь не смотреть на Рафики. Он крепко о чём-то задумался, но ничего не говорил.

— Ну я же говорил! — намеренно громко воскликнул старик, больно тыкая костлявым пальцем прямо в грудь льву, — А ты не верил старику Рафики! — улыбка расплылась, казалось, от уха до уха, но весёлое настроение лев явно не разделял. Обойдя того по кругу несколько раз, Рафики услышал, как он что-то шепчет: о каких-то сомнениях, о недостойности, о разнице. Лицо мандрила выражало крайнюю степень удивлённости, и стоило льву вновь заикнуться о том, что всё произошедшее — лишь плод его воображения и ветра, как случилось неизбежное, но невероятное событие.

Сильная сухая ладонь Рафики аккуратно и мягко сжала посох, до того лежавший в расслабленной руке. С невероятной изящностью и гибкостью, которой от такой старой обезьяны не ждёшь, палка взмыла вверх, сухие фрукты на ней жалобно и тихо звякнули...

И невероятной мощи удар обрушился на голову принца.

БАДЫЩ.

Когда лев, кривясь от боли, почёсывал затылок, Рафики продолжал держать посох  в опасной близости от черепушки Симбы, но на этот раз сопроводил карательный урок словами:

— Боль ощутима и оправданна, а твои сомнения — нет! — и палка вновь засвистела, на этот раз в долях сантиметров от ушей нового, будущего короля, — Смотреть надо не на небеса, а внутрь себя! — и только теперь оружие мандрила вернулось на места своя, то есть в вертикальное положение поддерживать старое тело. А сам же обезьян, в который уже раз притянув к себе льва, начал тихо, но очень мелодично и размеренно шептать. Он сложил руку, приложил её к уху большой кошки и начал:

— Ночь.
И дух жизни зовет.
Услышь!

Его вторая ладонь,  предусмотрительно избавленная от крайне грозного оружия, распростёрлась впереди, и мандрил провёл ей слева направо, как бы показывая Симбе всё, что лежала перед его носом, но что он так и не удосужился увидеть.

— И твой глас,
С детской дрожью в ответ,
Звучит...

Мягкие прикосновения к ушибленной голове, поглаживания по гриве и шее — для Рафики Симба так и оставался ребёнком, хотя тот давно вырос, возмужал и уже совсем не напоминал того малыша, который резвился на Скале Предков, всячески делая вид, что на правила ему плевать.

— Стой!
Нет беды столь большой,
Просто внемли душой!
Ооо...
Душой!

С первым словом старик мягко, но уверенно сдержал своего подопечного, сильным движением руки толкнув его плечо — подожди, не торопись, глупыш! А затем его глаза встретились со взглядом Симбы, и на этот раз улыбка обезьяны была куда более сдержанной. Но взгляд очень многое говорил за несказанные слова.

— Он жив в тебе! — и ладонь легла на то самое место на груди, куда не так давно мандрил немилосердно ткнул.

— Он жив во мне! — и на этот раз Рафики переложил руку на себя, чувствуя, как бьётся его собственное большое сердце.

— Он рядом с нами! — и указующим жестом он ткнул в пустое место с другой стороны от Симбы. Вот же, тут, вот он рядом!

— И хранит нас всех,
В воде и в правде,
В самой земле... —  и тихий всплеск и перестук сухих фруктов был аранжировкой этим словам шамана, будто подтверждая его мысль.

— Он отраженьем
Живет в тебе! — и с этими словами Рафики поднял морду наследника наверх, к небесам, а затем вернул к земле — там, у них под лапами расплывалась лужица, где Симба вновь мог увидеть себя и, если захочет, отца.

Рафики оставил его вновь вглядываться в водную гладь, но стоило появится на равнине новому порыву ветра, как старик встал во весь рост, расставил лапы и во весь же голос заговорил, никого и ничего не боясь, не сомневаясь ни на секунду в своих словах:

— Ночь,
В ветре голос зовет
Тебя! — он обернулся и указал на льва, а затем вновь обернулся к тучам, продолжая, слыша, как его голос подхватывает второй, куда более молодой, сильный и совершенно не обезьяний.

— Стой!
Нет беды столь большой,
Просто внемли душой... — кажется, это говорил уже не мандрил, но он совершенно не обижался, что его голос утонул. Широкий жест рукой от груди к небу — и теперь уже обезьяна обернулся к льву, чтобы увидеть горящие глаза и голос, который шёл от сердца.

— Он жив в тебе!
Он жив во мне!
Он рядом с нами!
И хранит нас всех!
В воде и в правде,
В самой земле,
Он отраженьем
Живет в тебе!

И громовой раскат был им завершающим аккордом, и первый луч солнца скользнул по лугам, озаряя начало нового дня, восхождение нового короля и  новую историю. Когда-нибудь, в далёком светлом будущем, он поведает следующим королям о её закулисье, но сейчас на сцену выходил новый герой, которого было не сдержать.

→ Цветущие луга.

—–→ Сросшиеся корни
Неожиданно для самого себя Нео ощутил небывалый прилив сил. Он успел неплохо отдохнуть, пока они валялись здесь под деревьями, и теперь мышцы требовали движения, требовали бежать куда-нибудь, прыгать, охотиться. Онийола подхватила игру, пристально следя за каждым его движением; ее усы подергивались в нетерпении, и лев едва удержался от новой ухмылки: это выглядело довольно забавно, хотя если бы он был травоядным — такой азарт не сулил бы ничего хорошего.
Внезапно (и для себя самого тоже) самец сделал ложный выпад в сторону, припав на одну из передних лап и делая вид, что пытается побежать влево. Со стремительностью, которая ясно показала ему, что лучше держать свой зад подальше, иначе погоня закончится в первые же мгновения, Онийола метнулась вправо, готовая заблокировать ему пути к отступлению. Хотя сейчас Нео лишь задорно рыкнул, когда львица поймала воздух, в то время как он помчался в другую сторону.
— Не отставай!

И сразу — в проход между деревьями. Немного не рассчитал, выбрал не тот проход, но все равно, изгибая спину, протиснулся, оставив на кривых корнях пару клочьев старой шерсти. Следом — короткая пробежка по тропинке в неведомое нечто. Лес, окружавший полянку, был ему незнаком; Нео что было сил мчался вперед, уже почти чувствуя когти львицы на своей заднице, и едва ли не поджимал жопу на бегу, стараясь удрать. Так вот как чувствуют себя антилопы, когда на них охотятся… Хотя лев прекрасно понимал, что все это не более, чем игра, и дело не зайдет дальше парочки случайных царапин, все равно адреналин зашкаливал, и ощущение преследования наполняло его сердце сладким ужасом. Поворот, еще один поворот... Хорошо бы не наткнуться на какое-нибудь травоядное, мирно следующее к водопою; стоило черногривому об этом подумать, как впереди на тропе он увидел совсем мелкого кабанчика, замершего от неожиданности,видимо, решившего, что именно на него идет охота. Перемазанный землей пятачок нервно подергивался, глазенки округлились в ужасе. Хотя это заняло едва ли пару секунд, время будто замедлилось, и приближающийся лев умудрился отчетливо ухватить всю картину, включая даже пару прилипших к пятачку травинок, а также расползающуюся под детенышем лужицу. Нео еще успел подумать, что такой малыш наверняка гуляет рядом с более крупной и вооруженной клыками мамашей, а затем решительно перемахнул через детеныша и понесся дальше под его удаляющийся визг.

Казалось, что прошло уже много времени, но на самом деле львы бежали едва ли пару минут: спринтеры они не очень хорошие, и, сказать по правде, Нео начал уставать. Бешеная скачка сквозь джунгли, к его облегчению, подходила к концу: ему то и дело приходилось уворачиваться от веток, норовивших или впилиться в лоб, или выдрать добрую половину его гривы. Впереди, наконец, показался просвет, и самец с облегчением выскочил на открытое место.
Почти из под самых лап взлетела крупная неуклюжая птица, крикливо обругав нерасторопного хищника. Черногривый затормозил, сворачивая с едва видневшейся тропинки в густую траву. Открывшаяся перед ним картина просторных лугов, сплошь заросших травой и цветами — таких красок лев никогда не видел на своей родине, — заставила его на несколько мгновений забыть о том, что следом несется уже подбирающаяся к нему львица. Птицы! Животные! Хотя он лишь мельком обозрел все вокруг, но уже заметил и стадо каких-то некрупных газелей, и нескольких травоядных покрупнее, встревоженно вскинувших голову при шумном появлении хищника.
Запоздало спохватившись, Нео резко обернулся, обнаруживая, его Онийола уже буквально за его плечом.

Отредактировано Falco (5 Мар 2023 08:38:23)

Конечно, она его поймала... Отрываясь от созерцания великолепных лугов, раскинувшихся перед ними, Нео чуть пригнулся. Почему-то он ожидал, что Онийола напрыгнет на него, как на дичь, и даже приготовился бороться — было бы, наверно, славно повозиться здесь, в свежей траве... Но львица просто встала рядом с ним, тоже захваченная местными красотами.
— Поймала, — покладисто согласился самец, усаживаясь на травяную кочку, такую мягкую и шелковистую после сухих листьев, которые были в лесу.
Его глаза поблескивали от любопытства, а мозг не успевал обрабатывать все запахи, что их окружали. Оказывается, в лесу еще было ничего! Здесь, на лугу, цветов было просто море, причем самых разных, и кое-где вдалеке Нео видел цветы даже на деревьях... И все это великолепие пахло, каждый вид цветка по-своему, что-то сладкое, что-то пряное, что-то горьковатое; кажется, он даже ощутил запах той травки, которую ему показывала львица. Как бишь там, базилик, вроде? Приторной сладостью пахнУли забродившие фрукты; лев знал, что плоды деревьев, когда упадут и полежат, производят странный эффект, но никогда не пробовал их на вкус — сейчас он почему-то безошибочно понял, что так странно, будто чуть с гнильцой, могут пахнуть именно они.
— Столько всего, — выдохнул лев, — и совсем не чую хищников... Наверно, мы сейчас здесь одни такие.

Эта мысль ему понравилась. Как будто они с Онийолой одни не только в оазисе, но и в целом мире. Немного пугающе, тревожно, но так интригующе.
Впрочем, прежде, чем все эти мысли смогли оформиться во что-то конкретное, львица вывела его из ступора, энергично толкнув боком. Тряхнув головой, черногривый испустил негромкий смешок, глядя, как она скачет, заигрывая с ним, ну точь-в-точь львенок, который хочет поиграть. Вслед за ней он припал к земле, совершенно не взрослым образом отклячив задницу, и даже чуть скакнул вправо и влево, изображая готовность.
— Догоняй! — это не стало сюрпризом.
Хотя успевшая отпрыгнуть от Нео львица все же получила некоторую фору, даже с учетом того, что он сорвался с места сразу же, едва услышал ее.

Теперь они поменялись ролями. Ни одна охота не давала столько удовольствия, как эта беготня по лугам с хохотом и поворотами в самый последний момент. Онийола была куда более проворной, к тому же, черногривый не спешил выкладываться на все сто и заканчивать погоню сразу же. Распугав ближайшее стадо (впрочем, животные хоть и были недовольны, сразу поняли, что охота идет не на них) и стайку недовольно закричавших птиц, они бежали по лугам, собирая на шкуры пыльцу цветов и травяной сор. В морду Нео впечатался жук; самец на бегу тряхнул мордой раз и другой, пытаясь его сбросить, и жучара улетел куда-то в гриву, окончательно запутавшись в ней лапками. Трава стала выше, на несколько мгновений скрыв львов друг от друга.
Лев остановился, закрутил головой, привстал на задние лапы, как суслик, выглядывая из зарослей и пытаясь по движению травы понять, где находится Онийола. Нашел, бросился наперерез, появившись почти перед самым носом львицы, но чуть помедлил, давая ей возможность развернуться и улизнуть почти из самых его лап. Наверно, сейчас, если он ускорится, то сможет ее поймать... Но ему не хотелось заканчивать эту гонку, хотелось продлить ее еще немного. Пока еще есть силы в лапах, пока еще не сбилось дыхание, пока они оба могут бежать друг за другом, меняясь ролями, наслаждаясь самим бегом ради бега. Как же давно он не играл просто так, без повода, получая удовольствие от самой игры!..

Какой это был момент! Магический. Волшебный. Потрясающий. Нет, правда, потрясающий, у черногривого от наступающей усталости потихоньку начала потрясываться пострадавшая ранее лапа. Не так, чтобы сильно, не так, чтобы больно, но он ощутил легкую проходящую через нее дрожь, забил на нее до какого-то времени, но выбирать дорогу стал аккуратнее, чтобы не улететь пострадавшим плечом в землю. Это ненадолго охладило его пыл, он чуть приотстал, рысцой прошелся посреди травы, улыбаясь то и дело показывавшейся на виду морде Онийолы. Должно быть, та подпрыгивала на бегу, пытаясь разглядеть, где же он, и Нео живо представил себе эту картину, словно и не было никакой травы. Та, впрочем, уже стала заметно ниже, а местами попадались хорошо объеденные участки.

И цветы, сколько же цветов... Чуть переведя дух, лев с новыми силами рванулся вперед. Ну уж нет, не уйдешь, он догонит и схватит! Не успев издать зловещий смех или грозный рев (Нео так и не успел определиться), самец ринулся догонять подругу, и неожиданно ему это удалось.
Настолько неожиданно, что он наткнулся на нее не грациозным хищником, взмывающим в прыжок из зарослей, а по-простому, как не успевший затормозить паникующий травоядный. Наткнулся, сбил с лап, потерял равновесие сам, и в довершение всего этого — шмякнулся сверху, едва успев подставить одну из передних лап, чтобы не опрокинуться на Онийолу всем весом.
— Поймал... прости, — почему-то его душил смех, но так, пожалуй, было даже лучше: он перебивал все смущение от того, насколько лев оказался неуклюж.
— Поймал, — в ответ хохотнула она.

Почему-то это заставило Нео посерьезнеть. Он смотрел на нее, лежавшую в смятой траве, сверху вниз, настолько близко к ее морде, что все поле его зрения занимала лишь она. Тепло ее тела под его лапами было таким манящим, таким обманчиво близким, что в какой-то момент ему показалось, что если он сейчас просто придвинется ближе, обнимет ее, — уже не по-дружески, но так, как самец обнимает свою самку, — она ответит согласием и включится в эту игру с чувственностью и удовольствием.
Они смотрели друг на друга. Мгновение, и другое, и третье. Это было словно разговор без слов, за них говорили их глаза, лихорадочно расширившиеся и блестящие отголосками былого азарта; говорили их тела, разгоряченные после бега, и снова разгоряченные внезапной близостью...
Она была прекрасна. Было ли это благодарностью за излеченную лапу, или же чувством, возникшим "на безрыбье" — ведь никого, кроме нее здесь не было, — нет... Кажется, нет. Она просто была такая, как есть, и то, какая она, притягивало Нео, хотя он пока еще не отдавал себе в этом особого отчета.

Еще несколько мгновений тишины, пока их морды медленно сближались; самец был готов заурчать от удовольствия, когда вдруг...
Жук, чертов жук! Онийола вздрогнула в объятиях льва, и он, поспешно отстраняясь, попытался схватить жесткое насекомое, так бесцеремонно нарушившее момент уединения.
— Извини, это мой, — с нервным смешком он зашебуршил лапой по ее шерсти, не без труда отловив засранца (и с еще большим трудом оторвав лапу от ее мягкой шерсти), — подхватил его где-то по дороге, из гривы некогда было выпутывать. И вот... выпутался, — он снова хмыкнул и сел, давая Онийоле возможность выбраться из его объятий.
Он с удовольствием сожрал бы этого жучару, не будь тот жестким. Увы, переливающиеся надкрылья даже на ощупь были невкусные, и проверять, каково это — жевать их, Нео совершенно не хотел.
— Проваливай, — самец попытался стряхнуть жука на ближайшую травинку, но тот снова поступил не так, как ожидалось: просто раздвинул надкрылья, под которыми оказались длинные и тонкие для такого большого тела крылья, а затем тяжко полетел ввысь.
Несколько мгновений лев провожал его взглядом. Легкая неловкость, повисшая после внезапного появления жука, тревожила душу, и потому он, вновь повернувшись к спутнице, яростно тряхнул головой, вытряхнув из гривы заодно еще и пару зеленых веточек.
— Что думаешь, — он пока еще не решился фамильярно заключить ее в объятия, но все же придвинулся и прикоснулся носом к ее плечу, осторожно и бережно, не желая отпугнуть ее излишним пылом, — продолжим?..
Вопрос сорвался с губ сам собой; Нео даже не осознал толком, что он собирается продолжить. Догонялки... или?..